В октябре 1964 г. Никита Хрущев утратил бразды правления. Власть взяла неосталинская команда Леонида Брежнева. В это время произошел своеобразный (будем помнить об объективной шкале — речь идет о небольшой группе интеллигентов Москвы и Ленинграда) взрыв диссидентского движения[47], который, наверное, удивил (а может быть, совсем не удивил?) новую команду. Можно смело выдвинуть гипотезу, что в первый период после смены власти, в 1965–1968 гг. наступили вынужденные для правящих кругов какие-то три года меньшей, чем при Хрущеве, неуверенной и относительной, но свободы, когда можно было и протестовать, и… быть членом официального истеблишмента. Но это продолжалось недолго. 1968 годом датируется начало новых «острых заморозков» в советской культурной политике.
У меня нет доказательств возможных связей Стругацких с диссидентским движением. Можно лишь предполагать, что свежеиспеченные члены Союза писателей, проживающие в Ленинграде и Москве, творчество которых после 1962 г. было далеко от ортодоксии и явно указывало на то, что авторы в шумных спорах Хрущева и интеллигенции принимают сторону «среды»; что они, во-первых, были хорошо информированы, а во-вторых, наверняка не симпатизировали тем, кто выдвигал обвинения в политических процессах. Можно также полагать, что, осудив (в завуалированной, фантастической форме) сталинскую этику, они должны были почувствовать угрозу надвигающегося рецидива сталинизма и решили противостоять этому, считая (в большинстве случаев — ошибочно), что у них есть шанс опубликовать книги, как это бывало при Хрущеве. Но это все гипотезы. Зато с полной уверенностью можно утверждать, что одним из факторов, обуславливающих «поднятие забрала», была недавно завоеванная высокая позиция братьев в литературных кругах, что способствовало росту уверенности в себе.
Если не считать благожелательного приема «Страны багровых туч», первые шесть лет работы критика Стругацких не баловала. Правда, в среде любителей фантастики с интересом встретили «Возвращение» (во вступительной статье к «Фантастике, 1963» Кирилл Андреев назвал его «одной из интересных книг года»{{78, 16}}, а ленинградская «Нева» позитивно, хотя и непрофессионально, отрецензировала{{77}}), но большинство голосов составляли злобные нотки, подобные процитированным «письмам» о «Пути на Амальтею». Высмеян рассказ о Великом КРИ, так как, по мнению некоего Д. Рачкова, он слишком непристоен для детей{{76}}, идея биологической цивилизации («Благоустроенная планета») названа немарксистской и антинаучной{{70}}, «Стажеров» — еще после публикации фрагментов в журналах — разнесли за несоответствие повзрослевших Быкова с друзьями нормам «героев коммунизма». Рецензент все, что можно, сводил к неприличностям[48]{{75}}.
В том же тоне начинала критика поначалу и о произведениях Стругацких нового типа. Ю. Котляр, например, о «Далекой Радуге» сообщал, что в ней фальсифицируется светлое будущее: ученые ссорятся там из-за энергии и приборов, а ведь при коммунизме все будут дисциплинированные и вежливые{{81}}.
Ситуация диаметрально изменилась в середине 1964 года, когда «Молодая гвардия» издала «Трудно быть богом» и «Далекую Радугу» в солидном томе, насчитывающем 336 страниц. С сентября до октября следующего года серьезные, положительные рецензии печатают семь московских и центральных журналов — редкий случай для тогдашнего восприятия научной фантастики в СССР, особенно когда речь идет о молодых авторах и произведениях, не подходящих для пропагандистского использования. Это был настоящий успех. В январе 1965 года, на уже упоминавшемся семинаре — где, кстати, не было ни одного доклада, в котором не упоминалось бы творчество братьев, — Валентина Журавлева сожалела: «Грустно, когда, например, в „поджанре“, называемом „фантастика как метод“, идет стрижка „под братьев Стругацких“». Далее она утверждала, что как недавно «была канонизирована „Туманность Андромеды“», так теперь «всеобщим эталоном стали произведения братьев Стругацких»{{89, 205, 207}}. Такие слова жаловали дворянство.
Как правило, рецензенты подчеркивали быстрое развитие писателей, большую популярность, многочисленные заграничные переводы (в то время это было необычным) и возмутительное отсутствие интереса критики к этому творчеству, после чего переходили к другим комплиментам. Для Громовой «в последних произведениях Стругацких многие характернейшие свойства современной фантастики воплощены наиболее отчетливо и полно»{{79}}, Андреев утверждал: «…когда раскрываешь очередную книгу братьев <…>, словно распахиваешь дверь в чудесный, веселый и радостный мир, полный света и движения…»{{84}}, а Ревич хвалил: «…произведения <…> отличает любовь к деталям, к точно обрисованным подробностям. Большинство сцен изображено столь пластично, что хочешь не хочешь, а начинаешь верить, что все это произошло на самом деле»{{83}}, Брандис определил «Далекую Радугу» как «одну из самых серьезных и глубоких фантастических повестей, появившихся за последние годы»{{85, 126}}.
47
К собственно диссидентскому движению Стругацкие никогда не имели сколь-нибудь прямого отношения. По замыслу авторов и Банев — не диссидент, а «интеллигент, который пытается жить своим умом и по своим законам», как отмечал Борис Стругацкий в беседе с «люденами». —