Но в неземном Лесу, вероятно, по-земному творится история. Вероятно — так как все события мы видим глазами Кандида, лишь наряжающего неизвестные процессы в наши понятия. В Лесу происходят «Одержания», «Заболачивания», «Великие Разрыхления»{{4, 448}}, о чем сообщают люди-приемники, слухачи. Делают это хозяева Леса, «городская» цивилизация женщин. При «Одержании» примитивные деревни подлежат уничтожению. Из отловленных роботами женщин формируются очередные «отряды подруг». Мужчин они не считают за людей. Именно в этом заключается местный «исторический прогресс»? Кандид не может окончательно ответить на этот вопрос:
Но я-то не знаю, что такое Одержание. Мне это страшно, мне это отвратительно, и все это просто потому, что мне это чуждо, и, может быть, надо говорить не «жестокое и бессмысленное натравливание леса на людей», а «планомерное, прекрасно организованное, четко продуманное наступление нового на старое»… <…> Не извращение, а революция. Закономерность, на которую я смотрю извне пристрастными глазами чужака, не понимающего ничего и потому — именно потому — воображающего, что он понимает все и имеет право судить{{4, 488}}.
Пропорции «неземного» и «земного» в действительности Управления обратны. Это городок ученых и администрации. Но одновременно в нем есть заключенные и стреляющие без предупреждения охранники рабочего лагеря. Это также крайне отчужденная бюрократическая организация. Формализованная настолько, что с самой случайностью борется, издавая приказы. А принцип служебных секретов приводит, например, к тому, что сбежавшего робота ищет толпа людей с завязанными глазами. Есть приказ искать, но тем, кто увидит «строго секретную» машину, грозит ссылка. Одновременно энергию бегающих используют для организации спортивных занятий (выполняется культурно-просветительный план).
Любая попытка разместить эту действительность, явно изображающую в карикатурном виде наш мир, в конкретном историческом времени и месте кончается ничем. С этой точки зрения картина полна противоречий. Например, используются мыслящие машины и бронеавтомобили времен Вердена, распространяемые дирекцией перспективы развития Управления похожи на пропагандистские образы коммунизма, широко использовавшиеся при Хрущеве, а жестокая рабочая дисциплина, выдача мифическим Директором только телефонных указаний и владычество страха и доносительства должны были напоминать советским читателям времена Иосифа Виссарионовича.
Впечатление нереальности и кошмара укрепляет в читателе и использование в описании приключений Переца надреалистичной, наследующей поэтику сновидений, техники повествования. Например, «кадрирование»: эпизоды неожиданно переходят из одного в другой, как во сне, без подготовки и обоснования логикой действия. Появляются также свойственные сну мотивы: блуждание по зданию, заполненному ведущими в никуда коридорами и дверями, бегство, которое не может удастся и т. д. Стругацкие продолжали традиции Михаила Салтыкова-Щедрина и Кафки[59].
Главный смысл произведения следует искать в аналогиях, связывающих параллельные сюжеты (поскольку формально связывает их немногое, то открываемые по ходу чтения похожие элементы сюжетов были введены для того, чтобы привлечь к себе внимание). Первая аналогия заключается в том, что и в Лесу, и в Управлении скрыты выродившиеся общественные структуры. Вторая — в подобии и различии судеб героев.
Перец и Кандид — интеллигенты, пытающиеся познавать и понимать мир. Они не удовлетворяются, как другие, бездумным принятием действительного за очевидное. Оба, познавая, не уверены в результатах. Существование — в силу использования определенного языка, исповедования определенной идеологии и занятия определенной общественной позиции — перцепционных искривлений и ограничений является лейтмотивом повести. Они одиноки. Кандид напрасно уговаривает жителей деревни пойти в Город — Перец окажется жертвой сил, которым пытался оказывать сопротивление без союзников. И для обоих настанет момент выбора.
Кандид встретит «подруг», которые решат использовать его в деле уничтожения деревень. Тогда он скажет «нет», освободится и примет решение действовать на стороне деревенских жителей, хотя и понимает, что
59
Сами Стругацкие родословную кошмарно-гротесковых картин «Улитки…» выводили из сатирических произведений Салтыкова-Щедрина, и здесь они совершенно правы{{11, 428}}. В том, что они связаны также с творчеством Кафки, убеждает наличие в «Улитке…» элементов поэтики сна и господствовавшая тогда своеобразная мода на этого писателя. —