Лишь только ученый успел усесться около окна, как в залу вошел новый посетитель, наружность которого сразу обращала на себя внимание. Это был высокий, худой человек не старше тридцати лет, одетый более чем бедно. Его интеллигентное, умное лицо, бледное и изможденное, с первого раза привлекало своим симпатичным, почти страдальческим выражением.
Когда новый посетитель проходил мимо столика, за которым сэр Муррей заказывал слуге обед, лакей остановил вошедшего.
- Обеда вам больше не дадут! - грубо произнес он.
Молодой человек остановился. Несколько мгновений он, видимо, был в нерешимости. По лицу его пробежало что-то до такой степени скорбное, беспомощное, что сэр Муррей сейчас же решил помочь ему, чем может.
- Заплатите сначала деньги за старый, - продолжал слуга.
- Виноват, сэр, - обратился Муррей к молодому человеку, - не можете ли вы вывести меня из затруднения?
Молодой человек подошел к столику и поклонился.
- Чем могу служить, сэр? - вежливо спросил он.
- Я приезжий и совершенно не знаю Лондона. Мне необходима помощь. Вы знаете Лондон?
- Я здесь родился и вырос.
- В таком случае не сделаете ли вы мне удовольствия пообедать со мной - в это время я, изложив вам свои затруднения, сказал бы вам, чего ожидаю.
- Вы очень добры, сэр, и очень деликатны. Я принимаю ваше приглашение. Позвольте же мне вам представиться - Артур Эллиот, писатель!
- Очень рад, - отвечал Муррей, пожимая руку новому знакомому, - что касается меня, я попросил бы позволения - по причинам, которые вы можете узнать потом, на время сохранить инкогнито - пусть хоть я буду лордом В… Вы не в претензии?
- О, милорд, как вам угодно!
Новые знакомые заняли свои места. Обед был заказан.
- Извините, мистер Эллиот, - сказал Муррей, когда лакей подал первое блюдо, - если я предложу вам вопросы, которые, может быть, покажутся вам странными, но я долго не жил в Англии…
- Это видно, милорд, по вашему произношению. Кроме того…
Эллиот замялся.
- Говорите, пожалуйста, сэр, не стесняясь.
- Меня поражает то, что ваша речь напоминает древнейший книжный язык.
- Ну, английский язык очень недалеко ушел от того, каким был тысячу лет назад.
- Да, но тем не менее эта странная особенность.
- На это есть свои причины, которые вы узнаете, может быть, сэр. Но позвольте мне предложить мои странные вопросы. Я долго жил в России и Франции…
- Но, милорд, зачем же вы это говорите?
- Почему же нет?
- Но вы знаете, что посещение и сношение е этими странами считается преступлением!..
- Я успел уже оправдать себя в этом отношении. Итак, в этих странах человеческий труд вполне заменен механическими приспособлениями, так как там нет слуг…
- Позвольте, - перебил его Эллиот, - для нас точно так же возможно бы было устроить механические приспособления, о которых вы говорите, но дело в том, что это устройство обошлось бы дороже человеческого труда, который, благодаря непомерной конкуренции, не имеет почти никакой ценности.
- Но ведь жизнь дорога…
- Зато велика и бедность.
- Какой труд наиболее всего оплачивается?
- Этого нельзя сказать: кто умеет отыскивать способы легкой добычи денег, тот и получает наибольшее вознаграждение.
- Вы сказали, что вы писатель?
- Да.
- Как оплачивается ваш труд?
- Если писатель сумел обратить на себя внимание…
- Талантом?
- О, талант тут ни при чем. Если он сумел наделать много шуму своими произведениями - его будущность обеспечена, его сотрудничество будет принято во всех газетах и журналах.
- Но все-таки его произведения должны иметь какие-либо достоинства?
- Никаких. Если он получил поддержку от одного из кружков, ему открыты двери прессы известного направления, его всегда поддержат в своем лагере, до какого бы абсурда он ни договорился…
- Но, кроме журналистики, есть еще возможность отдельно издать свои сочинения?
- Это почти невозможно. Читаются только газеты и журналы - отдельно ничего не издают. Редакция каждой газеты и каждого журнала закрыта для посторонних, за весьма редкими исключениями: свой кружок сотрудников держится друг за друга и на новое лицо смотрят, как на грабителя, вторгающегося в чужую квартиру. Я - живой свидетель того, в каком положении находится писатель, не прибегающий ни к каким ухищрениям, чтобы завлечь публику, не примыкающий к кружковщине. Для меня невозможно сотрудничество в прессе, меня печатают иногда, потому что все-таки признают за моими произведениями известные достоинства, но мне платят гроши, и, кроме того, я очень редко имею работу. Вы видели, до какого я дошел положения…