Эллиот замолчал.
Сэр Муррей, тронутый до глубины души, воскликнул:
- То же, что было и тысячу лет тому назад!.. Нет, тогда было лучше!..
- Кто из нас знает, - сказал Эллиот, - что было тысячу лет назад?
- Каким образом случилось, что правление в Англии сосредоточилось исключительно в руках аристократии?
Эллиот с удивлением взглянул на Муррея.
- Это случилось уже давно, милорд, - отвечал он, - везде, где существует борьба партий, сильнейшая захватывает власть в свои руки. Ни одна из этих партий не заботится о благе народа: народ для нее - это материал для всевозможных экспериментов, для применения всевозможных теорий.
- Но сам народ?
- Не имеет никакого голоса несмотря на то, что каждая партия первым пунктом своей программы непременно ставит свободу народа.
- Но ведь сумели же устроиться русские, французы?
- Русские не знали политических смут. Со времени заключения тесного союза между Россией и Францией и эта последняя поддалась влиянию своей соперницы, политическая борьба в ней утихла. Оба народа спокойно могли идти вперед, правильно развивая свои силы.
- Но вы не считаете их дикарями?
- Лично я нет. Но другие считают.
- На каком же основании?
- Да потому, что их строй жизни не похож на наш. К этому присоединяется британская гордость. Нам кажется, что лучшего порядка, чем у нас, существовать не может. Да, наконец, если существующий порядок и изменился бы, какая была бы польза? Вместо одной политической партии, власть попала бы в руки другой - началось бы применение другой теории - и только. Кроме того, борьба политических партий портит народную нравственность, положительно развращает народ. К сожалению, мы, как нельзя лучше, видим это теперь.
- В чем же это выражается?
- Во-первых, в том, что теперь нет ничего непокупного. Каждая партия, вербуя своих сторонников, не останавливается ни перед какими средствами: пресса вся продажна так же, как продажна совесть. Народная нравственность падает, и процент преступности, несмотря на все карательные и исправительные меры, возрастает с ужасающей быстротой.
- Суды в Англии остались прежние?
- Что вы хотите сказать этим?
Сэр Муррей спохватился.
- Мне кажется, - отвечал он, - что суд в Англии остался в таком же виде, как и сотни лет назад.
- Не совсем. Наказания увеличены, некоторые деяния, считавшиеся прежде преступлениями, теперь считаются ненаказуемыми.
- Например?
- Да хотя бы злоупотребление доверием. Если я даю вам деньги для определенной цели и вы их присваиваете - ни один суд вас не признает виновным. Мне же ответят: смотри сам. Сегодня, между прочим, разбирается весьма интересное дело в одном из лондонских судов…
- Какое?
- Дело очень просто и не сложно. У вас есть свободное время?
- Сколько угодно.
- Тогда после нашего обеда не согласитесь ли вы зайти в суд?
- С удовольствием.
- Личности преступников не представляют чего-либо особенного, выдающегося. Но отношение к ним общества сочувственно…
- Сочувственно?
- Да. В этом-то и все дело. Они сумели так ловко смошенничать, что привлекли симпатии публики.
- Симпатия за мошенничество?
- Да.
- Но это даже в наше время казалось бы чем-то невозможным!
- В ваше время?
При этом вопросе сэр Муррей понял, что он вторично проговорился.
Мистер Эллиот не сводил с него испытывающего взгляда.
Надо было как-нибудь выйти из обоюдно неловкого положения.
Сэр Муррей решился.
- Знаете, - сказал он, - что вам сейчас придется услышать совсем необычайные вещи, которым вы едва ли захотите поверить.
- Говорите, милорд, - отвечал Эллиот, - я поверю вам во всем.
Сэр Муррей начал с того, что назвал свою фамилию.
- Так это вы! - в изумлении вскричал Эллиот. - Неужели вся история, рассказанная «Всемирной газетой», справедлива?
- А как же вы думали?
- Простите, милорд, но я счел это одной из сенсационных новостей, выдумываемых газетами для того, чтобы собрать в свою кассу побольше шиллингов…
- На этот раз сенсационная новость оказалась справедливой.
Сэр Муррей подробно рассказал Эллиоту свои приключения.
По мере того, как он говорил, молодой англичанин оживлялся все более и более, но странное дело - его не так интересовал мир прошлого, представителя которого он видел перед собой, как современная жизнь России и Франции.