Узун, сбычившись, бросился на Ждера. Ждер увернулся и обошел его. Черный великан опять двинулся на него. Ионуц остановился, выпятив грудь. Тогда все увидели, что он высокого роста и отлично сложен. Некоторые разглядывали его с удовольствием и надеждой. И на этот раз Ждер не подпустил арапа. Выпрямившись, он пружинисто переступал, тогда как Узун с громким сопеньем приближался к нему. Внезапно по-тигриному прыгнул. Ионуц отпрянул в сторону, пропустив его, нагнулся, поднял с земли горсть пыли, быстро осыпал ею плечи и затылок евнуха, а остатками потер себе ладони. Двумя ловкими прыжками он очутился справа от Узуна, ударил его по руке, третьим прыжком он был уже слева от арапа и снова намеревался ударить его. Но Узун гневно взвыл и бросился на противника. Резко схватил Ионуца за обе руки. В то же мгновение Ждер повалился навзничь, увлекая за собой Узуна; но когда Узун падал на него, он, упершись ногами в живот противника, перебросил его через голову. Мгновенно вскочив, он был уже на Узуне, который даже не успел еще коснуться затылком земли.
«Какой раздался рев, какая поднялась суматоха, как глядели с заборов и топали на крышах, вздымая руки к небу, нельзя и описать, дорогой батюшка и дорогая маманя!»
Какой смысл был еще кричать глашатаю? Напрасно он старался. Смешались даже кони. Ждер поспешно схватил шапку и одежду, не зная, как выбраться из потока, устремившегося на него. Но победа так раззадорила его, что ему захотелось показать Храна-беку еще кое-что. Согнув мизинец левой руки, он сунул его в рот и издал три коротких свиста. Сразу же из конного строя вышел его гнедой и направился к нему. По знаку хозяина он опустился на колени, и Ждер взлетел в седло. Повернувшись к Храна-беку, он заставил коня поклониться ему, и тогда Храна-бек сказал следующие слова:
— Халахал пехливанх [66]! Ты бехадыр нравится на мене [67]!
Подобало бы Храна-беку сорвать с седельной луки кошелек и бросить ого победителю, но такие вещи случаются только в сказках.
ГЛАВА XI
Другие, еще более удивительные приключения
Ну, что мне теперь делать верхом на коне, среди такого скопища зевак и воинов? Сколько пар глаз смотрят на меня, сколько голосов кличут меня, не зная даже, кто я такой. Вот передо мной Храна-бек, который назвал меня пехливаном. Он ухмыляется и машет мне рукой, как крылом. Он не зовет меня, ему просто по душе пришлось то, что я сделал. Он не зовет меня, но мне удрать опасно. Мне так стыдно за свое хвастовство, что я готов сквозь землю провалиться. Ведь наставлял меня дядюшка архимандрит: не выползай, словно вошь на лоб, а я что натворил! Теперь, после того что сделали мои руки и ноги, неплохо было бы пораскинуть умом, чтобы как-нибудь поправить дело.
На площади еще продолжалась суматоха, народ наседал со всех сторон, кое-кто попытался пробраться сквозь расстроившиеся ряды, но всадники тотчас вскочили на коней и оттеснили смельчаков назад. Георге Ботезату удалось выбраться из толпы турецких слуг, он подскочил ко мне, взял под уздцы гнедого и повел его в сторону, сначала на то место, где стоял сам, а потом дальше, за спину Храна-бека. Все это, конечно, не прошло незамеченным. Храна-бек искоса следил за мной, потом повернул голову к одному из окружавших его людей и что-то шепнул. Тот шепнул на ухо другому.
— Видел, Ботезату?
— Что видел?
— Что я натворил, Ботезату.
— Видел… — с глубоким сожалением вздохнул Ботезату.
Да и в моем голосе звучала отнюдь не радость, а печаль.
Вновь выступил глашатай и прокричал слова, которые не нужно было и переводить; началась игра с кольцом и копьем между татарскими и турецкими конниками. Одни на всем скаку бросали сквозь кольцо копье, которое называется «джерид», а соперники также на всем скаку пытались поймать его с другой стороны кольца. Быть может, я тоже попытался бы принять участие и в этом состязании, но у меня было тяжело на душе.
Ботезату спросил:
— Ты не голоден, конюший?
А я и позабыл о еде. Но как только Ботезату спросил об этом, перед глазами у меня сразу же возник заезжий двор, который у них называется Гюл-хане, и я увидал, как трактирщик длинным ножом режет подрумяненный кебаб. «Негодный чревоугодник», — сказал бы отец архимандрит. Надо мною навис меч, жизнь моя на волоске, а я услаждаюсь мыслями о Гюл-хане и о кебабе.
Георге Ботезату легонько потянул меня за рукав. Он спешился, спешился и я. Держа коней под уздцы, мы прокрались в сторону. Когда мы выбрались с площади на улицу, зеваки у заборов стали что-то кричать и показывать на меня. Ведь я угостил их занимательным зрелищем, и они радовались, довольные моей ловкостью. А мне их радость была ни к чему, хотел лишь одного — чтобы меня оставили в покое.