— Что с тобой, моя любимая? Неужели я перестал тебе нравиться? Открой!
Она подошла к двери и тихо, чтобы не разбудить сына, ответила:
— Убирайся и, побыстрее, подлец и негодяй! Или я не отвечаю за себя!
— Да что случилось, дорогая? Супруг приехал? Так дай я с ним поговорю.
— Если не уберёшься, я в окно позову на помощь! Уйди и больше никогда в мой дом не заявляйся! Проклятый!
Лопе продолжал упрашивать. Грозил и умолял, но Алма перестала ему отвечать. Уже лёжа в постели, она вдруг представила, как он, после приезда Ника, будет так же пытаться проникнуть к ней и требовать своего куска от её тела.
«Это как-то надо прекратить и навсегда! — подумала она в волнении и страхе, который поселился внутри и терзал её. — Но как это устроить? Ведь я с ним никогда не слажу. Он сильный и вооружён, а теперь будет настороже».
Бедная Алма, потеряв половину интереса к нему и вообще к мужчинам, пыталась найти способ отвадить его от дома. Сейчас она не хотела скорейшего приезда Ника, и молила Бога, чтобы он приехал попозже.
А Лопе продолжал раза два в неделю наведываться к ней и требовать своё.
Время шло, но Алма боялась выйти на улицу, пойти на рынок или купить в лавке для себя или сына материал и сшить одежду. Соседи с недоумением посматривали на молодую красивую сеньору в затворничестве, и ломали головы, не находя ответа.
Однако Лопе с каждой неделей всё больше охладевал к ней и через два месяца перестал надоедать своими посещениями её домика. Она вздохнула с облегчением, но через почти месяц после этого неожиданно повстречал её у дома и преградил путь.
— Что вам надо, сеньор? — испуганно спросила она, не узнав его в новом и довольно красивом камзоле. Была ранняя весна, и солнце ещё не накалило воздух. И Алма вышла в накидке и косынке на голове.
— Что не узнала, шлюшка? — протянул он к ней руку. — А я тебя не забыл! Думаешь, я буду молчать, когда твой муженёк появится? Кстати, что-то он долго в отсутствии. Так что выбирай, милая незнакомка!
— Отстань! — тихо прошипела Алма, оглядываясь по переулку. — Люди увидят!
— Тогда впусти сегодня ночью — и я отстану на некоторое время, красотка!
Он вопросительно смотрел на неё, и Алма тоже впервые увидела его при свете дня, и это оказалось не таким уж отвратительным зрелищем. Он не выглядел красавцем, но был вполне симпатичным мужчиной, лет за тридцать, и мог пользоваться расположением женщин. Был при шпаге, как и подобает идальго, хотя занимался он ремеслом вовсе не дворянским. Но в Испании таких дворян было на каждом шагу, обедневших до нищенства и промышлявших чем придётся.
Она думала, с лихорадочным возбуждением и страхом. В голове калейдоскопом сменялись одни мысли за другими. Наконец она вздохнула почти горестно, проговорив с тоской в голосе:
— Чёрт с тобой, подлец проклятый! Приходи, но это будет в последний раз!
— Как приятно слышать такие слова, красавица Алмита! Там видно будет, — и Лопе хитро усмехнулся.
Они расстались, вернее, Алма стремительно убежала, спеша к сыну, который уже должен был проснуться, оставленный один. Лопе проводил её хохотом и отпустил вслед сальную реплику.
Дома, утешая сына, Алма лихорадочно думала, как выпутаться из этого гнусного положения. Ведь вскоре мог приехать Ник — и что тогда будет с нею?
Уже в сумерках, не зажигая огня, она вдруг решительно отобрала два небольших ножа, и, подумав, спрятала их под матрас с двух сторон. Сама легла и примерилась доставать их обеими руками. Осмотрелась, подумала и пошла в кухню за третьим ножом. Его она положила под салфетку на столике, где стоял горшок с увядшими слегка цветами из крохотного садика.
Сразу стало немного спокойнее, но мысль, что ей предстоит защищать себя от матерого преступника, который, возможно, не раз убивал человека, стало не по себе, и дрожь пробежала по телу. Усилием воли она заставила себя успокоиться и занялась сыном. Кроватку отодвинула слегка на фут дальше от кровати, искупала его в лоханке, вытерла и стала кормить грудью, что она теперь делала только перед сном. Мальчик уже немного ходил, ковыляя и падая на непослушных ножках. Долго убаюкивала, словно малыш чувствовал, что у матери предстоит трудная и опасная ночь.
Наконец ребёнок заснул, а сама Алма по нескольку раз подходила к двери и проверяла, как закрыта дверь. Она её закрыла на старый засов и то не до конца. С колотящимся сердцем легла, но сон не смыкал её веки. Прислушивалась и ломала голову, сможет ли она осуществить свой план и что из этого может получиться.
Он заскрёбся довольно скоро, и сердце Алмы подскочило к горлу. Волнение и страх смешивались с возбуждением и предчувствием чего-то ужасного. Она стремительно села в кровати, прислушалась, а рука сама нащупала нож.
Лопе тихо вошёл, осмотрелся и молча стал высекать огонь и зажигать две свечи. Внимательно оглядел молчаливую Алму и подошёл ближе. Спросил мрачным тоном:
— Что ты мне приготовила, потаскушка? Какую каверзу?
Алма не ответила, боясь выдать себя дрожащим голосом. Наблюдала, как он раздевается, и с неприязнью думала о Нике, который так долго не возвращается домой и не защищает её.
Лопе же прилёг к ней, поцеловал в шею, губы она отвернула. Рука скользнула под матрас и нащупала нож. Усмехаясь, он показал его и отбросил в угол.
— Молодец, шлюшка! Хотела меня прирезать? Думаешь, я полный дурак? Теперь я займусь тобой всерьёз.
Он набросился на неё с жаром истосковавшегося по женскому телу мужчины и осыпал её поцелуями, не обращая внимания на её сопротивление. Потом грубо овладел ею, а женщина на минуту затихла, ощущая прежнее желание и с. наслаждением отдавала ему свою страсть.
Оба затихли, и тут Алма вспомнила о втором ноже, рука скользнула под матрас, нащупала нож и приладилась к рукоятке. Она тяжело дышала и от волнения, и жуткого страха.
Решимости ей не хватало, и она со вздохом отчаяния отпустила нож. Слезы сами навернулись на глаза и поползли по щекам. Стало жалко себя, а Лопе с настойчивостью стал ласкать её тело, возбуждая и готовясь к новой атаке.
Она безвольно отдавалась ему, а он с неудовольствием говорил ей гадости, упрекая за бездействие. Лопе отвалился от неё, тяжело дышал, отдыхая. И Алма решилась. Схватила нож и с силой сжала рукоять. Повернула голову посмотреть на наглеца. Тот лежал, закрыв глаза и сопел, приоткрыв рот.
Алма, словно потягиваясь, подняла руку с оружием и, закрыв глаза, всадила клинок в шею, заранее прицелившись в артерию.
Лопе вскочил, вскрикнул, но кровь горячей струёй хлынула из-под ножа, а Алма в ужасе вскочила с кровати и отбежала в угол, прикрыв ладонью рот. Потом завизжала, закричала, будучи уверена, что её крик кто-то услышит.
Лопе, уже вяло шевелился, пытаясь зажать рану ладонью. Кровь продолжала бурно вытекать и окрашивала простыню ужасным цветом смерти. А Алма, продолжая орать и визжать, смотрела, как мужчина быстро слабеет и затихает. Его рука упала с шеи и женщина увидела, что кровь уже почти не сочится из раны, а лицо его приобретает бледность и печать смерти.
Она выбежала на улицу, тут же закрыла рот рукой и вернулась в дом. Ребёнок орал благим матом, она взяла его на руки, утешая и успокаивая. С трудом успокоила, уложила и тот вскоре заснул. А Алма торопливо стала с отвращением одевать Лопе, следя за дверью, куда могли войти люди.
Услышала шум шагов, обернулась. На пороге стоял соседский мужчина и с изумлением и страхом взирал на картину в мрачном свете свечей.
— Сеньора, что у вас случилось? Вы так кричали, что я рискнул заглянуть.
Слезы душили Алму. Она ничего не могла сказать и только указывала на тело Лопе, уже холодеющее.
— Вот, сеньор Диего! Набросился на меня! Я едва успела проснуться. Хорошо у меня поблизости нож остался с вечера. Я и ударила, зажмурив глаза. И что теперь мне делать с этим? — и она кивнула на тело. А тут ещё сын проснулся и начал орать. С трудом уложила.