И нет, у меня не было никакой внутренней дилеммы. Вернуть? Куда? Кому? Она уже уехала. Самокатчик уже, наверное, в Калуге. Брелок остался у меня.
***
У офиса пахло весной, мокрым асфальтом и корпоративным унынием. Я шёл не спеша — замеры были сделаны, заявки оформлены, а поезд на Смоленск ждал меня через три часа, с верной как налоговая пунктуальностью. Всё, как говорится, по классике: финальный вброс бумажек на стол, пара-тройка шуток у кулера и можно отчаливать домой — туда, где окна ещё пластиковые, но души живые.
Но не тут-то было.
У входа стояла машина. Не просто машина — а сам он, Шрек. Служебная «Тойота», цвета «мужик в командировке». Внутри, наверное, лежал портфель с бумагами, таблетками от давления и коробкой «Рафаэлло» для Юленьки. Этот чудовище приезжало стабильно раз в неделю. Проверял он не только отчётность. И не только бухгалтерию. Проверял он... скажем так, амортизацию мебели в кабинете начальницы московского филиала. То бишь Юленьки.
А уж Юленька встречала его как следует. С улыбкой, с кофе, и, как подозревал весь офис, с самоотверженностью, достойной Мадонны с младенцем. Только младенец был слегка лысоват, пузат, женат и имел двух детей — что, как ни странно, не мешало ему содержать любовницу и раз в год читать лекции о «профессиональной этике».
Дверь офиса в этот раз была приоткрыта. Хотя в такие моменты обычно запирается наглухо, а мне, как простому труженику сантиметра и угольника, положено сидеть на бордюре, запивая обиду «Липтоном» и прокручивая ленту, пока внутри кипит та самая корпоративная любовь. Обычно процесс занимал часа два, максимум — три. А тут… что-то не то.
Я вошёл.
Офис был пуст. Абсолютно. Ни Машки из бухгалтерии, ни Санька из отдела замеров, ни даже деда-охранника с вечным запахом чеснока. Всё вычищено. Как будто кто-то провёл противопожарную эвакуацию с элементами оргии.
Тихо, как в музее фондю.
И тут — звук. Скрип. Ритмичный. Пружинящий. Я подошёл ближе. Дверь в кабинет Юленьки — приоткрыта. На долю секунды я даже подумал: а вдруг они там бумаги считают, в отчётности погрязли, графики строят… но нет.
В кабинете, на кресле, как на троне, восседал Шрек. А сверху, в деликатной управленческой позе — Юленька. В светлом пиджаке. С серёжками. Без совести.
Я зажмурился. Настолько резко, что чуть не вывихнул бровь. Всё. Конец мечте. Карточный домик разлетелся, как конфетти на день рождения.
Юленька не была моей. Никогда. Но одно дело — понимать это. И совсем другое — видеть, как женщина твоей мечты скачет, как гимнастка на турнике, по пузу проверяющего.
Я вышел молча. Как побитый пёс. С тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин после финала «Титаника» — боль, стыд, и внутренний хрип: «Зачем?!»
На улице дул ветер. Такой, знаете, весенний — с привкусом разочарования и сносом прически. Я сунул руки в карманы джинсов, которые, кстати, всё ещё держались исключительно на добром слове и силе трения, и нащупал брелок.
Тот самый.
Чёрный. С красной кнопкой.
Брелок, который я подобрал после инцидента с поп-дивой и самокатом. В то утро он казался просто диковинкой. Забавой. Я нажимал на кнопку — она проваливалась, возвращалась, щёлкала. Мелочь, но приятная. Типа как антистресс — только с привкусом криминала.
— Как же я хочу, чтобы Шрек сдох мучительной смертью, — вслух пробормотал я и нажал кнопку. Просто так. На эмоциях.
И, как и полагается, ничего не произошло. Мир продолжил вращаться. Пыль летела. Люди шли на обед. Даже воробьи чирикали, не подозревая, какую чушь я только что пожелал вселенной.
Поняв, что проверка затянется, я двинулся в кафе. Посидеть. Остыть. Попить кофе. Точнее, горячей воды с намёком на арабику. Заказал самый дешёвый латте, залез в телефон и стал листать «Авито», поглядывая одним глазом на часы.
Час прошёл.
Я вернулся к офису.
Уже издалека почувствовал неладное. Скорая помощь. Дверь приоткрыта. Люди шепчутся. Кто-то снимает сторис.
Я прибавил шагу, и в этот момент из офиса вышли два санитара с носилками. На них — нечто. Точнее, чехол. Плотный. Серый. Такой, какой выдают не больным, а тем, кто уже точно не пойдёт на поправку.
Они погрузили его в скорую. Дверь захлопнулась. Машина уехала.
Я влетел в офис. У стойки сидела Юленька. Плачущая. С тушью, которая стекала так, как стекают надежды с лица политтехнолога после выборов. Её плечи сотрясались, рядом — полицейский с блокнотом. Он что-то записывал, будто это не смерть, а заявка на доставку суши.