— Юлия Сергеевна, что случилось? — спросил я, с официальным придыханием. Притворился подчинённым, как будто час назад не говорил: «Пусть сдохнет тварь».
— А вы, простите, кто? — повернулся ко мне полицейский.
— Это наш сотрудник, — сказала Юленька, всхлипывая. — Матвей Смирнов. Замерщик окон.
— Так значит, на чём мы остановились… — снова обратился к ней полицейский, глядя в блокнот. — Вы утверждаете, что Егор Александрович пил кофе и ел печенье вприкуску?
Юленька кивнула. Губы дрожали, нос покраснел. Вид, как у лебедя, у которого отобрали болото.
— Да… подавился, — прошептала она. — Вроде бы...
И снова зарыдала. Горько. Протяжно. Прямо как в индийском кино, где жениха сбил автобус, а невеста случайно вышла за злодея.
В тот момент я понял: плакала она не о Шреке. Нет. Она рыдала о квартире, которую платит фирма. О статусе. О безлимитной карте. О московской жизни с мягкими креслами и Uber Black. О возвращении в Смоленск, в двухкомнатную с мамой и тараканом по кличке Витя.
Я посмотрел на неё. Такая нежная, такая хрупкая, такая... вдова в миниатюре.
А в кармане у меня снова щёлкнула кнопка.
Брелок.
Чёрный. С красной кнопкой.
И я подумал — а ведь, может, и правда? Может, я?
Хотя нет… Ну с чего бы? Просто совпадение. Печенье. Кофе. Нервы. Возраст.
Но внутри что-то дрогнуло.
А потом снова щёлкнуло.
И я вышел на улицу. Впереди — дорога. Домой. В Смоленск. С тайной, которую, возможно, никогда никому не расскажу. Или расскажу. Через пару глав.
Ведь, как известно, у каждого окна — есть замерщик.
А у каждой мечты — срок годности.
***
Домой я добрался без приключений. Ну почти.
Хотя, если называть вещи своими именами — с моим везением даже путь в булочную превращается в экспедицию с потерями. Но в этот раз всё выглядело довольно стандартно: вокзал, билет, чай в пластиковом стакане, и я — у окна, с рюкзаком, набитым формами, каталогами и какими-то непонятными бумажками, которые никто никогда не читает, но очень важно таскать с собой. Всё шло нормально. Минут тридцать.
А потом поезд встал.
Не в смысле "приехал на станцию" или "остановился по графику". Нет. Он просто встал — посреди поля, где даже вышки связи стоят, как старики на лавочке: есть, но толку никакого. Полустанок. Название, которого никто не выговаривает, а машинист, кажется, вообще не хотел здесь останавливаться.
Жара стояла такая, что в вагоне можно было открывать спа-салон. Люди начали потеть, как бутерброды в полиэтилене. Кто-то достал веер, кто-то расстегнул рубашку, кто-то проклинал всё РЖД целиком, включая их прадедов.
А я сидел, держа в руке тот самый брелок. Чёрный, с красной кнопкой.
Пальцы перебирали его машинально. Я смотрел в окно, а в голове крутилась одна мысль: "Ну что за жизнь, Господи, ну почему даже домой нельзя добраться без приключений?"
И вдруг сам с собой, почти вслух, выдохнул:
— Господи, сделай так, чтобы этот поезд до Смоленска доехал без остановок...
Сказал — и замер. Ну, чисто на всякий случай. Проверить, вдруг не совпадение?
Через пару минут, будто кто-то за кулисами дал отмашку, поезд рванул. Не просто поехал, а как будто кто-то под него фейерверки подложил. Доехали до Смоленска не за положенные пять часов, а за три с хвостиком, с ветерком и пониженной вероятностью сойти с ума. Окна были открыты, и прохладный воздух разносил по вагону запахи зелени, пыльной дороги и неожиданной свободы. Люди улыбались. Кто-то даже сказал: "Вот это сервис!" Я кивнул и машинально спрятал брелок глубже в карман.
Дома всё было на месте. Даже чересчур.
Брат — в наушниках, погружён в свой виртуальный мир, где спасение галактики почему-то важнее вынести мусор. Мама — на кухне, жарит что-то, что пахнет так, будто это последнее, что ты должен съесть перед Раем. Я прошёл по коридору, кинул рюкзак в угол и просто сел. Как будто день в Москве был не командировкой, а странной, слегка сюрреалистичной экспедицией. Отстёгивать ремень безопасности не требовалось, но внутренне — очень даже хотелось.
Утром я вернулся на работу. Обычный день. Или почти.
Первое, что бросилось в глаза — фотография Шрека.
На подставке, с чёрной лентой. Рядом ваза, в которой кто-то предусмотрительно всунул букет, будто пытаясь компенсировать десятилетия гнёта и производственного маразма одним флористическим жестом.
Я замер. В буквальном смысле. Потому что, несмотря на весь трэш, что происходил до этого, увидеть Шрека мёртвым — это было... как если бы вдруг выяснилось, что бухгалтерия умеет летать.