Он вернул этих людей стране, народу, без чего они себе жизни не мыслили. Там, в смертельном Бресте, и потом, в лагерях смерти, они — изувеченные, прошедшие все степени голода, забывшие вкус человеческой пищи и чистой воды, гнившие заживо, умиравшие, кажется, сто раз на дню, — они всё-таки выжили, спасённые своей неправдоподобной верой…
Думаю, отцу тогда было всех радостнее убедиться в далеко не бесспорном факте существования справедливости. Он обещал её этим потерявшим веру людям, он был её невольным вершителем. И бог мой, как же был он благодарен каждому, кто хоть самой малостью помогал, кто делил с ним эту тяжкую ношу.
Отец и его многочисленные и самоотверженные помощники, такие, как, скажем, Геннадий Афанасьевич Терехов — следователь по особо важным делам, известный всей стране, к несчастью, недавно умерший, — ставший с тех пор долголетним другом отца, и многие другие люди совершили, на мой взгляд, неповторимый в истории человечества процесс реабилитации страны, народа, самой нашей истории в глазах тех, кому выпало пройти все круги ада — гитлеровский и сталинский…
А потом была поездка в Брест — настоящий триумф героев крепости. Да, было, было… И ещё был праздник у нас, но особенно, конечно, у отца, когда крепости дали Звезду, а 9 мая объявили нерабочим днём и назначили парад на Красной площади!
Тогда ему, видимо, казалось, что все достигнуто. Нет, не в смысле работы — дорога его только раскатилась впереди. Достигнуто в смысле морального обеспечения звания "Ветеран войны ". В те дни начала шестидесятых человеку с рядом орденских планок на пиджаке не было нужды, краснея, лезть в карман за удостоверением участника или, пуще того, инвалида войны — очередь расступалась сама.
Да, пережили мы с тех пор долгий период эрозии общественной нравственности. Но ведь есть же, не могут не существовать у просвещённых народов, к которым и мы себя относим, святые, ни временем, ни людьми неколебимые ценности, без которых народ — не народ. Нельзя нам сегодня обесценивать тот огромный духовный потенциал, что содержится в словах «Ветеран войны». Ведь их мало. Их ничтожно мало, и с каждым днём число это уменьшается. И — как-то тягостно представить — не за горами день, когда земля примет последнего. Последнего Ветерана Великой Войны…
Их не нужно ни с кем и ни с чем сравнивать. Они попросту несравнимы. Отец как-то поразил меня, заявив, что несправедливо нам иметь одинаковый статут Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза, поскольку первый проливает пот, а второй-то — кровь…
Пусть не покажется вам, читающим эти строки, что был он человеком без сучка без задоринки. Отец неотрывно связан со своим трудным, страшным временем. Как и большинство из тех, кто вырос и жил тогда, он не всегда умел различить белое и чёрное, не во всём жил в согласии с собой, и не всегда хватало ему гражданского мужества. К сожалению, и в его жизни случались поступки, о которых он не любил вспоминать, признавая, правда, открыто совершенные ошибки и пронеся этот крест до самой могилы. А это, думаю, качество не слишком распространённое.
Впрочем, не мне судить отца и его поколение. Кажется мне только, что дело, которому он служил с такой поразительной убеждённостью и душевной силой, дело, которое он сделал, примирило его с жизнью и с временем. И насколько я могу об этом судить, он и сам понимал это, понимал и остро чувствовал трагическую неровность времени, в котором ему выпало прожить жизнь. Во всяком случае нижеследующие строки, написанные его рукой, наводят на это заключение.
Как-то после смерти отца я нашёл в его столе черновик письма Александру Трифоновичу Твардовскому. Твардовскому, чьим заместителем ещё в первом составе «Нового мира» был отец, в те дни исполнилось шестьдесят лет. К юбиляру отец на всю жизнь сохранил трепетную любовь и преклонялся перед его личностью. Письмо это, помню, поразило меня. Вот отрывок из него.
"Переделкино, 20.6.70.
Дорогой Александр Трифонович!
Почему-то не хочется посылать Вам поздравительную телеграмму, а тянет написать что-нибудь нетелеграфное своей рукой. Вы сыграли такую важную роль в моей жизни, что день Вашего шестидесятилетия невольно ощущаю как знаменательную дату в своей собственной судьбе.
Это не красные юбилейные словца. Я не раз думал о том, как повезло мне, что встретил Вас и имел счастливую возможность работать с Вами и быть некоторое время Вашим близким другом (надеюсь, что это не дерзость с моей стороны). Случилось это в очень критический, наверное, переломный момент моей жизни, когда распирала энергия и жажда деятельности, а эпоха, в которую мы в то время жили, могла ведь направить все это по разным руслам. И хотя, полагаю, что на сознательную подлость я и тогда не был способен, все же бог весть как могли сказаться обстоятельства и сложности тех времён, не встреться мне Вы, с Вашим большим чувством правды и справедливости, с Вашим талантом и обаянием. И во всём, что я делал потом, расставшись с Вами, всегда была доля Вашего влияния, воздействия на меня Вашей личности. Поверьте, я очень далёк от того, чтобы преувеличивать свои возможности и сделанное мною, но всё же мне иногда приходилось делать добрые человеческие дела, которые в старости доставляют чувство внутреннего удовлетворения. Я не знаю: сумел бы я сделать их или нет, если бы за душой не было встречи с Вами и Вашего никогда не прекращавшегося влияния. Наверное, нет! И за это моё Вам сердечное спасибо и мой низкий поклон ученика учителю…"
Жалко, смертельно жалко, что не дожил отец до сегодняшнего дня. Жаль не только потому, что не суждено ему узнать посмертной судьбы его главной книги, подержать в руках пахнущий типографской краской сигнальный экземпляр, тронуть обложку с тиснёными словами «Брестская крепость».
Почти до самой смерти он оставался крепким, моторным человеком, а с его «энергией и жаждой деятельности» он, я уверен в этом, жил бы вровень с нашим удивительным и нелёгким временем…
Константин Смирнов
ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ГЕРОЯМ БРЕСТСКОЙ КРЕПОСТИ
Дорогие мои друзья!