Итогом деятельности Громыко-дипломата могут стать слова его сына Анатолия Андреевича, ученого, знатока внешней политики СССР.
«После смерти Сталина и особенно снятия с поста министра иностранных дел Молотова советский МИД работал под руководством Политбюро и ЦК КПСС. Ни одно, повторяю, ни одно стратегическое по своему значению решение не предпринималось Министерством иностранных дел без того, чтобы оно не было одобрено на Политбюро, а шаги меньшего масштаба — на секретариате ЦК КПСС. Повседневной работой МИДа руководила его коллегия. В этих условиях продуктивно на посту министра иностранных дел Советского Союза мог работать только тот человек, который, помимо профессиональных дипломатических знаний и опыта работы за рубежом, ораторского искусства и умения вести переговоры, хорошо знал методы работы в этом кремлевском лабиринте и хрущевско-брежневской системе партийного засилья в государственных делах. Таким человеком и стал мой отец — Андрей Андреевич Громыко, профессиональный дипломат среди могущественных партийных лидеров. Он был бы сумасшедшим, если бы в условиях господства в делах страны партийных боссов всех мастей и оттенков стал козырять или выдвигать какую-либо свою внешнеполитическую стратегию, которую окрестили бы «стратегией Громыко».
В том-то и состояла одна из сильных сторон деятельности отца, что он понимал условия, в которых работал, и не позволял себе на людях выпячиваться, заниматься самолюбованием, подчеркивать свое «я». Членам Политбюро не нужна была «стратегия Громыко», им нужна была эффективная внешняя политика. МИД СССР им ее в течение длительного периода времени обеспечивал».
Итак, Брежнев был вполне уверен в своем внешнеполитическом руководителе, он ему доверял, ценил, уважал и в расцвете карьеры обоих в 1973 году сделал Громыко полноправным членом Политбюро. Тот, в свою очередь, тоже всегда поддерживал Генсека.
Несколько сложнее было с другим внешнеполитическим ведомством — партийным. Международным отделом ЦК КПСС ведал с 1958 года Борис Николаевич Пономарев, в 1961 году он стал Секретарем ЦК, хотя подчинен ему остался вроде бы тот же отдел, только его личный статус был значительно повышен. Тоже ровесник Брежнева, тоже уроженец небольшого подмосковного городка Зарайска, та же советская карьера по молодости: комсомол, армия, партийная работа, получение звания «красного профессора» и, наконец — перед самой войной аппарат Коминтерна, где он навсегда и остался в ЦК как знаток комдвижения во всем мире. Человек он был крайне замкнутый и закрытый, в отличие от популярного Громыко, о нем пока воспоминаний не написано, деятельность его никак не изучена. Отчасти это объясняется полусекретной деятельностью отдела, но не только.
Автор данной книги в свое время общался с известным востоковедом, автором многих работ против международного сионизма Евгением Евсеевым. Все знали, что он родной племянник Пономарева (сын сестры), на которого, кстати, был очень похож. Он охотно рассказывал, что его дядюшка русский, но супруга его — чистокровная еврейка, а потому и сам он, мол, того же духу… Во всяком случае бесспорно, что Международный отдел был самым «либеральным» в ЦК. И очень характерно, что именно из недр пономаревского ведомства вышли Ю. Андропов, чье происхождение и убеждения сейчас вполне выяснены, а также выразительные личности вроде А. Бовина и подобных ему, но все той же просионистской ориентировки в политике.
О деятельности Международного отдела известно пока так же мало, как и о его руководителе. Сотрудники, люди образованные и писучие, с воспоминаниями почему-то не спешат. Впрочем, и Пономарев, и деятельность его отдела нас тут мало интересуют, ибо Генсека здесь слушались беспрекословно, а в полутайные отношения с «братскими партиями» он не имел никакой охоты вникать. Вот с руководителями братских стран — совсем иное дело. Он с ними постоянно встречался, знал каждого. Но это — выше пономаревского отдела. Мы затронули этот вопрос лишь по одной причине: именно здесь, а не через МВД возникли острые трения с Китаем.
Скажем сразу, к истокам тяжелой советско-китайской ссоры Брежнев ни малейшего отношения не имел. Более того, став Генсеком, он много приложил личных усилий, чтобы эти разногласия сгладить. В истоках событий лежат два обстоятельства. Мао Цзэдун и другие китайские руководители с отвращением встретили хрущевские глумления над Сталиным. Не они одни, кстати. Теперь, оценивая те события из вполне объективного далека, можно сделать вывод: чем больше имело в руководстве той или иной партии просионистское влияние, тем больше она поддерживала «идеи XX съезда», и наоборот. Например, Итальянская компартия целиком руководилась еврейскими деятелями, отсюда и их постоянная «прогрессивность» в тех делах.
Китайцы и во вне, и даже у себя дома высказывались по острейшему вопросу о Сталине очень осторожно. Но сумасбродный Хрущев и тут показал свой норов, полез на рожон, проявил обычную свою бестактность, получив, разумеется, должный ответ и отпор. К радости всего мира капитала, две великие социалистические державы надолго испортили отношения между собой, включая даже экономические.
Ссора шла именно не как государственная, а как партийная. Вот почему «обслуживал» Хрущева в данных его капризах именно Международный отдел. Его сотрудники проводили разного рода совещания, писали бумаги, вербовали союзников и т. д. Со свержением Хрущева в руководстве партии возобладали разумные идеи о необходимости прекратить бессмысленную ссору. Особенно старался Предсовмина Косыгин и во многом тут преуспел (Брежнев, по обыкновению, вперед не лез, но и не возражал). Однако от наших уже теперь мало что могло зависеть, в Китае Мао развязал свою печально знаменитую «культурную революцию». Что это была за «революция», ее подлинное значение и направленность — этого никто за пределами Китая понять не могут до сих пор, не можем оценить и мы. А китайцы и не спешат объяснять.
Впрочем, отметим для нас главное в сюжете о Брежневе — пик печального советско-китайского противостояния, дошедшего до кровавых столкновений, пришелся как раз на 1968–1969 годы. Именно в ту пору возник острейший политический кризис в Чехословакии.
В январе 1968-го в Праге сменилось партийное руководство, во главе Коммунистической партии Чехословакии стал Александр Дубчек. То был простой человек, партработник, словак по национальности, далекий от разного рода политиканских интриг, но слабый, его окружили просионистские деятели, коих в Праге всегда было полным-полно. Позже справедливо писал один из них, Зденек Млынарж, о том, что «Дубчек не помышлял о разрыве с Москвой». Его слишком многое связывало с ней: не только то, что он провел в СССР детство и молодость, но и то, что он искренне верил в идеалы социализма, но хотел их освободить от коросты сталинщины. Он наивно верил, что коммунизм можно сделать демократическим. Личные честность и порядочность обеспечили Дубчеку в Чехословакии огромный авторитет. «В период «пражской весны», — писал Млынарж, — народ видел в Дубчеке символ великих идеалов демократического социализма».
Верно, не хотел Дубчек порывать с Советским Союзом, но ему начали напевать на ушко о великих задачах демократии и собственной великой роли в этом деле. И началось. Началось то, что памятно российским гражданам по событиям в столицах перед августом 1991 года. Потом быстро спохватились бедные трудящиеся, да поздновато.