— Господи, совсем забыла тебе сказать, — успокоила его бабушка, когда он ворвался на кухню. — Енсе собрался к священнику, так не пускать же пешком беднягу. «Езжай, говорю, верхом». Насчет работы отправился.
«Езжай!» Точно Белая Чайка не его, не Миккеля! Точно за нее не заплачено!.. хотя, если разобраться, она, может, и в самом деле его?
Миккель сидел у стола и жалел себя. В руке у него был кусок мела, но, как он ни пытался нарисовать коня с головой и хвостом, все бриг получался. Тогда он достал складной нож и перечеркнул все. Три раза. Прощай, «Три лилии»!
Прощайте, все мечты!
Зато у бабушки настроение было отменное. В сети Петруса Миккельсона попалась камбала — наконец-то будет добрый ужин, а то все тюря да тюря! А глаза… что ж глаза — у бабушки появилась помощница, Доротея Эсберг!
Туа-Туа нащепала лучины и растопила плиту. Туа-Туа очистила рыбу и нарезала петрушки. Туа-Туа подняла крышку и сказала, что уха кипит хорошо.
— Картошку как варить — в мундире или почистить?
— Почистить! — ответила бабушка.
Вот благодать-то, сиди да распоряжайся!
Тетушка Гедда сидела в качалке, прямая как палка, и не могла надивиться на Туа-Туа. Время от времени она бормотала:
— Вот так-так! Что скажешь, Гедда? Думала ли ты, гадала ли?.. И посолить не забыла, и на ногу легка, козявка, и все-то у нее в руках горит!
Старая Гедда сняла очки и вытерла глаза: что за наваждение, слезятся, да и только.
— Простыла, видать! — пробурчала Гедда.
Она всегда так говорила, когда волновалась.
А из кастрюли распространился по всей кухне такой заманчивый запах, что она не усидела и пошла к плите снять крышку совсем. Ну и, конечно, засунула куда-то очки, так что сам черт не найдет. Кончилось тем, что тетушка Гедда едва не свалила часы и шкафчик с посудой.
Бабушка возмутилась:
— Нетто не видишь?
— Без очков ни на шаг! — ответила тетушка сердито и чуть не села мимо качалки. — Где мои очки, Туа-Туа?
Но бабушка уже нашла их — они лежали возле сахарницы и нацепила на нос. Нацепила, раскрыла Миккелево «Естествознание» и давай читать:
— «Свиней держат так же, как домашних животных, хотя они глупые, ленивые, некрасивые с виду и только знают, что спать да есть. Самца называют хряком, самку — свиньей, детенышей — поросятами».
Четыре года не могла ни единой буковки различить и вот вам, пожалуйста!
— Вижу! — вскричала бабушка, сдернула тетушку Гедду с качалки и закружилась с ней так, что все половики в кучу сбились. — Вижу! Вижу!..
— Сразу слышно! — тяжело дышала тетушка. — Хоть уши затыкай.
Потому что, если человек каждый день курит из трубочки можжевельник, то голос у него делается хриплый-хриплый.
А только кто не порадовался бы, слушая, как бабушка поет:
Даже тетушка Гедда и та заслушалась. Ведь этот же самый стих пели в Дании — в Орхюсе и в Эсбьерге!
Тетушкины губы зашевелились сами собой, на глазах выступили слезы: родная Дания, лен на полях, аисты на речке…
Петрус Миккельсон вошел со двора с ломом в руках и тоже загорланил. Почти на тот же лад, только слова другие:
Лом он бросил за деревянный ящик.
«Бушует шторм! — презрительно фыркнул про себя Миккель. — В тесной комнатушке, где только один корабль и тот игрушечный, чуть больше аршина в длину!..»
«Не-ет, — подумал он. — Вот придет капитан Скотт, только меня и видели!»
Что, если подложить кусочек кожи в башмак, может, никто и не заметит заячьей лапы? Он мысленно повторил, что собирался сказать: «…а если команда уже набрана, то я готов картошку чистить или что угодно без жалованья первые шесть месяцев…»
Тетушка Гедда, тяжело дыша, опустилась на качалку и посмотрела на Туа-Туа.
— Теперь разве что музыки недостает, — сказала она своим обычным, скрипучим голосом. — Совсем запамятовала: орган-то я ведь привезла. На пустоши стоит. Заберите для Туа-Туа, как уеду.
В кухне воцарилась мертвая тишина. Глаза Туа-Туа стали большие-большие, чуть не с блюдечко.
— Что глаза таращишь? — буркнула тетушка Гедда. — Неужто трудно в честь отца хоть «Ютландскую розу» выучить?
— Но… как же… — И Туа-Туа бросилась в объятия старой Гедды.
— Ну-ну, дитя мое, ты уже большая! — пробормотала тетушка. — Старые девы — слепые курицы. Им бы всем головы оторвать!
— И вовсе я не большая! — ревела Туа-Туа.