Он лежал в оцепенении, не в силах двинуть ни рукой, ни головой, а в иссохшем нутре пылало жестокое пламя. Снова тот штиль. Солнце жгло кожу, но ни капли пота не выступало на ней. Сам воздух был огнём, и каждый вдох приносил мучительную боль распухшему горлу, но он дышал, упрямо, зло. Только дышать он теперь и мог, заставляя смерть неистовствовать в дюйме от него — и всё же не сметь приблизиться. Вдох. Вспышка испепеляющей боли. Ещё вдох. И ещё.
Что-то мокрое прикоснулось к губам, и душа его застонала. Такой пытки не было в прошлый раз. Мокрое притронулось снова, и он из последних сил схватил это губами, сжал… и оказался во тьме своей каюты. Койка раскачивалась под ним, и дышать было страшно больно, но не в горле, а в груди, и тело было мокрым насквозь, но он ещё умирал от жажды на раскалённой палубе, и жадный стон вырвался у него сквозь стиснутые зубы…
В тот же миг тоненьким ручейком побежала в рот долгожданная, спасительная вода. Он схватил её губами пополам с воздухом, поперхнулся, закашлялся, и в груди справа словно взорвался пороховой бочонок, и тьма накрыла его.
Долго он пролежал в забытьи в своей каюте, страдая то от жары, то от холода, обливаясь потом, мучаясь от боли в разрубленной плоти, никак не желающей заживать, и сломанных рёбрах, и всё время одно наваждение преследовало его — тот штиль, выкосивший почти всю команду «Чёрной чайки». И всё время с ним была Мария, отгоняющая страшные видения, заговаривающая боль, смачивающая ему губы, отирающая пот, меняющая повязки, снова и снова промывающая загноившуюся рану. Он долго не мог поверить, что эти два месяца не пригрезились ему в бреду, что Мария, живая, настоящая, здесь, рядом с ним, что он спас её в том бою. Когда он впервые ощутил, как она взяла его за руку, в горле что-то больно толкнулось, и две тяжёлые капли выползли из-под закрытых век и скатились по щекам на и без того мокрую простыню. Он защитил её, и теперь всё будет хорошо.
Комментарий к Бой
[1] Правый по ходу движения борт судна
[2] Марсовая площадка находится там, где колонна мачты (основная составная её часть) соединяется со стеньгой (второй составной частью)
[3] Участок палубы между передней и средней мачтами
[4] Тортуга известна тем, что напоминает очертаниями морскую черепаху
========== Путь ==========
Солнце клонилось к закату, разливая по волнам своё розоватое золото, и свежий ровный ветер хлопал обстененными парусами[1], снова и снова ударяя их о мачты. Ветер нёс запах гари, живо напоминающий о разыгравшейся в этих водах битве. Когда стемнеет, на горизонте ещё долго будет мерцать зарево пожара.
Умытые морской водой, обряженные в чистую одежду, лежали на полубаке Буру и Кот, будто заснули после своей вахты. Старый Нок, сидящий возле них, кряхтя, возился с большими полотнищами парусины, которым вскоре предстояло стать их гробами. Четыре тяжёлых ядра, лежащих в мешке, с глухим стуком ударялись друг о друга при каждом наклоне палубы, две широкие доски покоились рядом.
Хелмегерд глубоко затянулся, и тут глиняная трубка развалилась пополам в его руке, обжёгши пальцы, и обломки со стуком упали на доски. Сидящий рядом Синчи тут же соскочил с фальшборта и одним движением затоптал тлеющий табак, рассыпавшийся по палубе, швырнул за борт уродливые куски глины, а затем протёр мундштук собственной трубки рукавом и протянул Хелмегерду. Тот мотнул головой, выругавшись сквозь зубы. Теперь придётся спросить у Ахмеда деревяшку и выстругать новую.
Ванты вздрогнули под спиной, и щедро политая ромом царапина на щеке заныла от ветра. Лежащая в дрейфе «Мария» рвалась вперёд, к югу, но прежде чем продолжать путь, надо отправить погибших в последнее плавание. Смерть — обычное дело даже на утлом промысловом суденышке, добывающем рыбу между Кубой, Ямайкой и Гаити, что уж говорить о пиратской бригантине. Редкий бой обходился Хелмегерду без потерь. Только вот Кота, всеобщего любимца, никто не ожидал похоронить так рано.
С фальшборта Хелмегерд видел, как укутывается грязно-белой парусиной большое коричневое тело Буру. Бен помогал Ноку зашивать его, стягивая края жёсткой материи. Остальные пираты сидели вокруг, негромко переговариваясь и дымя трубками. Надо будет за ужином выдать всем рома. Благодаря их мастерству и храбрости трюмы «Марии» были набиты тканями, а изуродованный «Иоанн» со своими несговорчивыми моряками полыхал далеко к северо-востоку.
Хелмегерд провёл рукой по голове, взъерошивая короткие волосы, жёсткие, будто проволока в овечьей чесалке — наследство бабки-турчанки. Над палубой стелился вкусный запах варева: Ред готовил ужин. Рука потянулась было в карман за трубкой — перебить этот запах, заглушить голод, — но тут же вернулась. Чтобы отвлечься, Хелмегерд спрыгнул с планшира — горячие доски упруго спружинили под босыми ногами, — и поднялся на полубак.
Нок с Беном уже заканчивали зашивать Кота. Большой мешок с телом Буру лежал рядом. Хелмегерд видел, как старик, делая последний стежок, провёл грубую нитку через кончик носа мертвеца. Теперь не поднимет его со дна вселившийся злой дух, не приведёт на бригантину мстить былым товарищам[2].
— Готово, кэп, — проскрипел Нок, поднимаясь на ноги. Хелмегерд кивнул и произнёс, обращаясь к столпившимся вокруг пиратам:
— Переложим их, ребята.
Он сам обхватил ноги Кота с привязанными к ним чугунными ядрами, Потл взялся за плечи, и оба тела вытянулись на подготовленных для скорбной процедуры досках.
— Все на погребение! — крикнул Хелмегерд громко, чтобы услышали во всех углах бригантины. Матросы посыпали на палубу из кубрика и камбуза, собираясь у штирборта, на подветренной стороне, и траурная процессия двинулась с полубака. Впереди шёл Хелмегерд, за ним Пит, а вслед по четыре матроса, взвалив на плечи края досок, несли погибших.
Доски установили поперёк фальшборта, и по двое пиратов остались придерживать их. Остальные стояли полукругом. Не слышно было смеха и разговоров, как обычно, когда матросы болтаются без дела. Хелмегерд сделал шаг вперёд от фальшборта. Обычно капитан или помощник перед погребением читают что-нибудь из Библии, но он отрёкся от бога десять лет назад, и с тех пор христианских молитв не звучало на его корабле.
— Мы потеряли в бою двоих людей, — заговорил он негромко, и только хлопанье парусов и удары волн о борт вторили ему. — Буру ходил с нами три года, и я ни разу не пожалел, что взял его в команду. Благодаря своей силе и выносливости он стал отличным матросом и превосходным воином, и в каждом бою он был примером для всех. На «Иоанне», уже умирая, он забрал с собой двоих. Буру! Пусть твоя душа вознесётся к твоим богам и пирует с ними, а тело мы предаём пучине.
Хелмегерд взглянул на двоих матросов, державших доску, и кивнул головой, и они дружно подняли верхний край, и обмотанное парусиной тело, соскользнув с доски, с коротким плеском ушло в воду.
— Кот, — продолжил Хелмегерд, — ты был с нами семь лет, ты делил с нами радости и горести, беды и удачи. Твои острые глаза видели ночью так же хорошо, как днём, и немало кораблей мы выследили благодаря тебе. Ты был умелым разведчиком и всегда приносил полезные слухи из разных портов. Ты был храбрым воином и сражался, как лев. Твои песни, веселившие всю команду, останутся в нашей памяти навеки. Мы будем помнить тебя в бою, и в труде, и в забаве.
Он перевёл дыхание и окинул взглядом команду. Пираты стояли, понурив головы, кто-то вытирал рукавом лицо.
— Покойся же с миром, — повысил голос Хелмегерд, — мы предаём тебя пучине.
Снова раздался плеск, и грязно-белый свёрток ещё долго был виден под толщей воды, но вот наконец волны сомкнулись над ним, такие же равнодушные и непроницаемые, как и всегда. Матросы молчали.
— Залп! — крикнул Хелмегерд, знавший, что Пит со своими ребятами на носу уже всё подготовили. В следующий миг тишину разорвали один за другим три пушечных выстрела. Солнце опускалось в море далеко на горизонте, и над «Марией» сгущались синие южные сумерки. Церемония погребения была окончена.
Ужинать было решено на палубе. На бак вынесли котелок похлёбки и мешок с сухарями, расселись кругом. Теперь, после набега, можно было отдохнуть. Юнга налил каждому по полпинты терпкого коричневого рома, и пираты, прежде чем сделать первый глоток, подняли кружки вверх, воздавая дань погибшим.