Без Адама наша жизнь слишком изменилась, но что сделано, то сделано, и теперь пришло время прекратить борьбу, признать, что игра закончена.
Позже, когда Чарльз оделся и спустился к завтраку, я заметила среди обугленного и тлеющего мусора три гадальные карты, их края почернели и загнулись, изображения исковеркались, потускнели и закоптились, но они все еще были ясно различимы. Став на колени, я увидела те же самые карты, что упали на пол вчера вечером. Я неохотно взяла первую и рассмотрела Дурака со связкой мирского скарба, стоявшего в одном шаге от края утеса, готовившегося к слепому прыжку в океан и отправлявшегося в длинную неизвестную поездку. Аккуратно положив его рядом, я потянулась в теплую угольную пыль снова, кончики моих пальцев больно обожгло, предупреждающий острый укол, когда я вытащила Императрицу — заботливую мать, изображение плодородного брака и детей. Это значение было более чем ясно. И наконец я достала Башню — расколотую, разрушенную грозой, жители которой рассеялись в темноте, убегая от всего, что они знали; карта разрушения, перемен и переворота… но и с надеждой на возвращение, обещающая окончательную легкость и свободу. Одно только время могло показать, сбудется ли все это.
Мы сообщили новости лорду Фазэрингтону, сказав, что у меня есть брат, которого я хочу навестить в Америке.
Только я знала истинную глубину этой лжи. Конечно, лорд Фазэрингтон беспокоился из-за войны, ежедневно просматривая сообщения в газетах, но все мы знали, что сражения велись далеко от Нью-Йорка — пункта, хорошо защищенного со всех сторон, поскольку столь многие совершали эту поездку, соблазненные обещаниями новой жизни.
Когда мы наконец попрощались, он, оставив глубокие следы своего дыхания на окне экипажа, в одиночестве стоял на холодной дорожке в Дорвуде. Мы с Чарльзом сидели внутри, собираясь отправиться в Ливерпуль.
— Будь осторожна на том плавающем паровом чайнике, моя дорогая. — Старик приложил большой белый платок к своим морщинистым покрасневшим векам. — Мы все хотим видеть, как ты вернешься обратно, туда, где ты должна быть, живая и здоровая, сразу же, как только сможешь.
11 декабря 1864 года я в одиночестве стояла на палубе парохода «Куба», направлявшегося в Нью-Йорк.
Когда мы вышли в открытое море, я держалась за ледяной бортик судна и пристально глядела на пристань, оставшуюся далеко позади и быстро удалявшуюся. Духовой оркестр заполнял воздух приглушенной и мрачной музыкой, которая внезапно была заглушена ревущим рожком судна. И хотя я знала, что Чарльз стоял где-то там вдалеке, потерявшись в густой оживленной толпе, завеса густого зимнего дождя со снегом скрывала весь вид. Затуманенными от слез глазами я не могла ничего разобрать, хотя все еще махала вслед, не зная, видел ли он меня… и увидит ли когда-нибудь снова.