Лера открыла дверь своим ключом, швырнула чемодан в прихожке и вбежала в комнату соседки. Та сидела у окна, равнодушно наблюдая чужую, не имеющую теперь к ней никакого отношения жизнь.
— Миленькая, родненькая! Тетя Верочка! — затормошила она старуху. И та словно просыпаясь от долгого сна, повернулась к ней и дрожащей тоненькой рукой коснулась Лериных волос.
Все в квартире было таким знакомым. Вещи стояли на своих местах, пахло чем-то родным, чего словами не объяснишь. После долгого разговора на кухне с чаем и бутербродами Лера рассказала тете Вере о своей жизни в Барселоне. Конечно, не обо всем: ей не хотелось омрачать и так невеселую жизнь старушки. Потом прошлась по квартире, то и дело бесцельно беря в руки разные предметы. Вот мамино зеркальце с инкрустированной ручкой, вот сломанная машинка Игоря, вот пасьянсная колода Павла Александровича. Она стала перебирать вещи в его комнате. Пора бы часть их кому-то отдать, подарить, только рука не поднималась. Ей казалось, что она не имеет права трогать что-либо в его комнате. Чудилось: вот сейчас откроется дверь и Павел Александрович замрет на пороге в немом удивлении. Открыв его альбом с фотографиями, которого никогда не видела прежде, Лера всматривалась в чужого, но чем-то очень знакомого молодого человека. «Может быть, сын? — подумала она, но тут же опомнилась. Помилуй бог, фотографии были черно-белыми и очень старыми. — Да ведь это же он сам, Павел Александрович! — изумилась Лера. — Какой красивый был. Как коротка жизнь! Что такое поколение? Двадцать лет? Но ведь человек живет в среднем лет семьдесят. Тогда что такое две тысячи лет? Тридцать человеческих жизней! Как быстро все происходит на земле! Казалось, Иисус Христос пришел к нам мессией очень давно, а на самом деле всего тридцать человеческих жизней назад! Как странно…
А это где он? — спросила себя Лера и поднесла близко к глазам фотографию, закрепленную в картонном листе. Под ней лежала стодолларовая купюра. — Твою мать! — ругнулась про себя Лера и одну за другой стала вытаскивать остальные фотографии. И еще… еще! Под каждой лежала сотенная. Когда она пересчитала пачку, там набралось двадцать тысяч. — Спасибо, кум. Мне сейчас они так пригодятся! — Денег Лера взяла с собой из Испании совсем немного. Всего пять тысяч, иначе пришлось бы оформлять таможенную декларацию в Барселоне. Хотя по московской нищей жизни это была вполне приличная сумма. — С чего же начать? — в нерешительности думала она. — Как узнать правду? Ведь от этого теперь зависит вся моя жизнь» Наступила ночь, но сон не шел к ней. Через приоткрытую дверь было слышно, как тихонько посапывала во сне тетя Вера.
Лера надела старенькую дубленку и вышла в темноту улицы. После испанской жары московский мартовский крепкий морозец давал о себе знать даже сквозь теплую овчину. Она озябла. На глаза навернулись от холода слезы. «Это я не плачу, это мороз», — успокаивала она себя.
Лера шла, вроде бы прогуливаясь, и неожиданно обнаружила, что подошла к дому Паншина. Она была у него несколько раз, но дом сразу узнала и замерла перед ним, вглядываясь в темные спящие окна. «Как бы забрать пистолет», — размышляла она, пытаясь вспомнить, какое из окон его. Вдруг из-за угла выскочило такси со знакомыми шашечками на боку и из него вывалился пьяный человек. Неровной походкой он пошел к подъезду, но остановился, заметив женскую фигуру, и, чему-то рассмеявшись, направился прямо к ней.
— Девушка, не скажете который час?
Лера посмотрела на часы:
— Три часа.
А когда подняла глаза, обнаружила, что перед ней стоит Лев.
— Ты? — удивленно спросил он. — Ко мне приехала? Да? Лерочка, ведь ты же ко мне приехала? Узнала правду и приехала?.. Пойдем в дом. Поплачемся друг другу. Мы же все-таки не чужие. Мы же родные люди. — И он пошел к дому, подхватив Леру под руку.
Квартира была прокурена и не прибрана. Видно было, что Лев никого тут не ждал.
— Садись, Лерочка, садись, лапочка! — пьяно суетился Паншин. — Мы сегодня в «Савое» гуляли. День рождения у Кольки Пасюка. Сорок лет стукнуло. Погуляли знатно, Сейчас я и тебе рюмочку налью. — Он поставил на журнальный столик бутылку водки и тарелку с начинающими подсыхать мандаринами.
— За тебя! — провозгласил он, подняв рюмку в заздравном жесте. — Вернее, за нас, за тебя, за меня и за нашего сына. Кстати, как он? — спросил Лев, занюхивая водку рукавом. Молчавшая до этого Лера пригубила водку и, пытаясь сдержать рванувшуюся наружу ненависть, ответила: