Она не из Нью-Йорка, в городе практически никого не знала, но, возможно, пыталась пробиться на сцену. В большом городе таких провинциалок хоть пруд пруди. Они слетаются, как мотыльки — на горящий фонарь. Конечно, на Бродвее ей делать было нечего. Бродвейская публика готова платить за билеты бешеные деньги, но и требования предъявляет очень высокие. Но Шейла могла попытать счастья в маленьких театрах, где актерам платили лишь установленный Гильдией минимум заработной платы, и ценили в них не столько мастерство, сколько красивое тело и отсутствие чрезмерной стыдливости. Отсюда следовало, что мне пора позвонить Мэдди Парсон.
Ее номер довольно-таки давно значился в моей записной книжке. Пока телефон звонил, я думал о Маделейн Парсон, миниатюрной, стройной брюнетке с овальным личиком и грациозной шеей, какие любил рисовать Модильяни. По глупым голливудским стандартам — не красавица. А по моим — лучше не бывает.
Актриса. Непризнанный талант, зарабатывающий те самые сорок пять баксов в неделю, если удавалось ухватить какую-то роль в третьесортном театре. Женщина, для которой слово Театр всегда писалось с большой буквы. Женщина, ждущая своего шанса и никогда не унывающая. Истинная актриса, по призванию.
Она схватила трубку на четвертом гудке. И с такой надеждой произнесла «алле», что у меня защемило сердце.
— Расслабься, — только и мог сказать я. — Это не агент, не продюсер, не режиссер. Всего лишь дилетант.
— Эд! Эд Лондон! — радостно воскликнула она. Просто беда с этими актерами. Она на сцене двадцать четыре часа в сутки. И так трудно отличить искренние чувства от игры.
— Ты сейчас работаешь, Мэдди?
— Шутишь, Эд? Я грызу ногти от досады. Гриннелл собирался дать мне роль Агаты в «Звоне далеких колоколов», но спонсор решил, что нефтяные акции прибыльнее внебродвейской постановки. На трех последних просмотрах я была второй. Но вторым не платят.
— Значит, этим вечером ты свободна?
— Как вольный ветер. А что?
— Я бы хотел с тобой повидаться. Накормлю тебя обедом, и мы проговорим до глубокой ночи. Звучит неплохо?
— Более чем. Звучит так хорошо, что видится второй план. Ты хочешь поразвлечься, Эд, или у тебя ко мне какое-то дело?
Я заулыбался.
— Есть и дело, Мэдди. Мы поиграем в вопросы и ответы.
— Я-то надеялась, что тебя влекут ко мне мои красота и обаяние. Но в принципе не возражаю. Только за вечер в моей компании тебе придется заплатить. Я стребую с тебя очень дорогой бифштекс, а до того два коктейля. Чтобы проучить тебя.
— Стоимость ужина я спишу на производственные расходы. Семь часов тебя устроят?
— К тому времени я буду умирать от голода. Как насчет половины седьмого?
На том и договорились. Я пообещал, что заеду за ней, положил трубку и вышел из квартиры. Разговоры о бифштексе пробудили во мне чувство голода. Я понял, что пора и позавтракать.
На улице было тепло, официантка в маленьком ресторанчике приветливо мне улыбнулась. Я съел яичницу и жареную куриную печенку, выпил две чашки кофе. Настоящего, не растворимого. И практически забыл о трупе женщины, который бросил в Центральном парке, и скрипучем голосе мужчины, который грозил меня убить.
Кабинет Джека Энрайта располагался в высоком кирпичном здании на углу Пятой авеню и 88-й улицы. Швейцар в униформе открыл мне дверь такси, затем поспешил обратно, чтобы распахнуть входную дверь. Кабинет Джека располагался на первом этаже, в конце коридора. Дорогу я знал.
Регистраторша в белоснежном накрахмаленном халате улыбнулась мне, не показав ни единого зуба и спросила, кто я такой. Я ответил.
Она дважды повторила мою фамилию, чтобы хорошенько ее запомнить. Потом поднялась из-за стола и исчезла за тяжелой дубовой дверью. Я постоял у ее стола, разглядывая пациентов Джека. Худой, невысокий мужчина в очках с толстыми стеклами читал свежий номер «Нью-йоркер». Молодая беременная женщина изучала «Журнал для родителей». Четверо или пятеро остальных разглядывали меня. И их взгляды переполнила черная зависть, когда регистраторша вернулась, чтобы сказать, что Великий исцелитель желает меня видеть.
Короткий коридор за дверью привел меня к кабинету Джека. Он восседал за громадным деревянным столом, а вдоль стен выстроились стеллажи, уставленные медицинскими монографиями. Нашлось на них место и забранным в кожу полным собраниям сочинений Энтони Троллопа и Чарльза Диккенса. У стола меня ждало удобное кресло. На столе — бокал с коньяком. Я отпил маленький глоточек, дабы доставить удовольствие вкусовым сосочкам языка.