Ситуация в самой Великобритании, расстановка сил в господствующем классе властно требовали активной имперской политики. Россия, Пруссия, да и вся Германия не для того сражались с наполеоновской Францией, чтобы превращаться в рынок для британской промышленной продукции. Державы Европы одна за другой огораживали себя высокой таможенной стеной и под ее защитой в той или иной мере шло развитие национальной индустрии. Пробиваться на их рынки стало труднее. Военный бум сменился в Великобритании чем-то вроде стагнации; 1825 годом датируют первый в истории мировой промышленный кризис. Трудности переживало и сельское хозяйство; в условиях объявленной Наполеоном континентальной блокады выращиваемое британскими фермерами зерно шло нарасхват, и цены стояли высокие. Теперь над сельским хозяйством нависла туча континентальной конкуренции. Английский историк Дж. Марриот описывает послевоенную Англию в мрачных тонах: «Дикая скачка цен угрожала разорением и промышленности, и сельскому хозяйству… Состоятельные фермеры, не говоря уже об их батраках, превращались в пауперов на содержании приходов; кредит терпел крушение; банки повсеместно переживали тяжелые времена. Не лучше обстояли дела в промышленности. Экспорт падал, тысячи работников, особенно в угольной и металлургической отраслях, были вышвырнуты с производства. Нужда рождала беспорядки».
В августе 1819 г. громадный митинг рабочих, требовавших всеобщего избирательного права, на поле Св. Петра близ Манчестера, был разогнан кавалеристами, зарубившими множество людей. В Великобритании в 30-е годы зародилось первое организованное движение пролетариата — чартистское. В высших кругах тревожились. Р. Каслри свидетельствовал в одном их своих циркуляров: «Энергия государства должна быть направлена целиком на объединение здравомыслящих людей в защиту существующих институтов, на подавление предательских настроений и недовольства, со всей определенностью проявляющегося и распространяющегося в низших классах».
Рознь царила и «наверху». Промышленная буржуазия, сказочно окрепшая и обогатившаяся за ^двадцать с лишним военных лет, пребывала на задворках государственных дел. Страной по традиции управляли лэндлорды, опираясь на архаическую систему выборов. Промышленники рвались к власти и думали достичь этого, перекроив карту избирательных округов, приведя ее в соответствие с жизненными реалиями. Ни один здравый ум не мог объяснить, почему Манчестер, индустриальный брат торгового Ливерпуля, не имел парламентского представительства.
Тори, — Каннинг в том числе, — как выразители интересов крупных землевладельцев, противились реформе. Но чтобы погасить недовольство, они должны были в максимальной степени учитывать экономические интересы промышленников, захватывая для них все новые и новые рынки. Каннинг, в течение нескольких лет представлявший в палате общин Ливерпуль, основательно познакомился с настроениями «торговых классов» и умело служил им, заняв свой высокий пост.
Новый руководитель внешней политики Великобритании скоро прослыл в Европе нарушителем спокойствия и потрясателем основ. Игнорируя протесты континентальных монархов, он повел дело к признанию самостоятельности восставших против испанской короны латиноамериканских колоний, обеспечив в них значительные преимущества британскому капиталу.
Радужные перспективы открывались перед Великобританией и в Греции. Самоудаление российской дипломатии из Османских владений сыграло наруку Лондону. Именно Форин оффис воспользовался ситуацией «ни мира, ни войны», создавшейся после отъезда из Стамбула Г. А. Строганова вместе с персоналом миссии. К. В. Нессельроде не раз подчеркивал, что в Греции нет ни русских агентов, ни волонтеров, в доказательство стремления Петербурга действовать только сообща. Никто не оценил принесенных жертв. Покинутые греки обратились к Каннингу. В Англию прибыли делегаты временного правительства И. Орландос и А. Луриотис с просьбой о займе. Финансовым кругам Сити ситуация представлялась рискованной, — как никак, «бунтовщики», и в случае подавления восстания — с кого спросить деньги? Все же банкирский дом Лонгем, О'Брайен и Ко взялся за размещение займа в 800 тыс. фунтов стерлингов. В Греции это было воспринято как ободряющий сигнал.
25 марта 1823 г. Каннинг объявил о признании греков воюющей стороной. Сам он объяснил свой шаг соображениями практического свойства: вооруженные суда повстанцев хозяйничали в Эгейском море; их капитаны, не искушенные в тонкостях международного морского права, задерживали не только турецкие, но и прочие, в том числе британские суда. «Турки не способны обеспечить безопасность британской торговли, — так объяснял свой шаг перед дворами Каннинг. — Следовательно, мы должны были рассматривать греков либо как пиратов, либо как воюющую сторону». Понятно, что расправляться с борцами за свободу как с морскими разбойниками, не годилось, и вот последовало признание, — таков был смысл объяснений руководителя внешнеполитического ведомства.
Конечно же, значение акции Каннинга выходило далеко за рамки простой защиты коммерции. Каннинг нанес новый удар по принципам Священного союза. «Мы слывем ныне за якобинский клуб в Европе», — эти слова герцога Веллингтона выражали настроение тори старой закалки. Георг IV, прикованный подагрой к постели, пригласил к себе российского посла X. А. Ливена и излил ему душу: «…К сожалению, после потери своего старого и верного друга Каслри, его кабинет идет прочь от союза монархов, который он считает «самым надежным залогом европейского спокойствия». Каннинга король назвал «индивидумом, ведущим политику Англии по ложному пути» и поведал послу о своих попытках выжить строптивого министра с его поста.
Зачитать лично тронную речь, содержавшую заявление о признании латиноамериканских республик было свыше сил Георга. Он схитрил, объявив, что потерял искусственную челюсть; негоже-де парламенту слушать шепелявое бормотанье с высоты трона…
Ливен и сам предавался печальным раздумьям насчет «популярности, которую мистер Каннинг сумел завоевать»; его отставка вызовет падение всего кабинета. В основе же — латиноамериканская политика: «Увлекаемые страстью к наживе, охваченные беспокойством по поводу размещения громадных капиталов, которыми они располагают, все классы населения, от последнего торговца до представителя высшей аристократии, толпой устремились на это широкое поприще…»
Что касается греков, то радужные надежды, появившиеся после признания их воюющей стороной, были скоро развеяны.
Лично, по-человечески, душой, Каннинг, вполне вероятно, симпатизировал Элладе. Эти настроения можно обнаружить в его поэтических опытах. Нс беремся судить о совершенстве его стихов, — это дело литераторов, — но рифмовать строки он умел. А широта культурных интересов и активная политическая деятельность давали множество сюжетов и лирических, и публицистических. Печататься как поэт, автор политической сатиры, он начал еще в конце XVIII века в «Антиякобинце», и само название журнала показывает, что Каннинг впряг своего Пегаса в колесницу контрреволюции. В молодости Каннинг был не чужд охватившему Европу интересу к древней Элладе и ее классическому наследству. Пролил он поэтическую слезу и по поводу страданий современных ему греков под османским игом.
Но как политик Каннинг был начисто лишен малейших признаков сентиментальности, и на соблазнительные предложения греков отвечал довольно холодно. Секретарь временного греческого правительства Панайотис Родиос направил ему письмо, содержавшее многозначительные для Уайт-холла намеки: свободная Греция будет содействовать британским интересам. «Торговля — это душа прогресса, а где, как не в правой руке Европы, каковой является Греция, эта торговля будет процветать?» Британия обретет здесь «барьер» «против расширения громадной европейской державы» (понимай — России), надежную точку опоры для сохранения баланса сил на континенте. Выражалась надежда «на помощь и покровительство филантропической (!) английской нации».
Каннинг принял к сведению обещания и комплименты, однако заявил, что во имя дружбы с Элладой не намерен портить отношения с Турцией. Менять основы традиционного проосманского курса на Ближнем Востоке и Балканах он не собирался, да ему и не позволили бы это осуществить, возникни у него подобное желание Воспрянувших духом греков он осадил довольно бесцеремонно, заявив им: «Нельзя ожидать, чтобы британское правительство, связанное с Портой отношениями дружбы и векового сотрудничества, которые Порта не нарушала, ввязалась в неспровоцированные враждебные действия против нее в чужом споре».