— Итак… — произнес он, затем выдержал паузу — театральную паузу, — без Торквила это место уже не будет таким, как прежде. — В ответ на его скромную шутливую реплику раздался энергичный смех. Под раскаты этого смеха Лоример начал проталкиваться к двойной двери «Порткаллис-Суит», и вдруг — уже во второй раз за сегодняшний вечер — кто-то ухватил его за локоть.
— Лоример?
— А, Димфна. Я ухожу. Нужно бежать.
— Хочешь, поужинаем вместе? Вдвоем — я и ты.
— Я обещал быть у своих родных, — быстро солгал он, продолжая пробираться к выходу. — Давай в другой раз.
— А я завтра улетаю в Каир. — Она улыбнулась и вскинула брови, как будто только что нашла ответ на смехотворно легкий вопрос.
Сэр Саймон принялся говорить о заслугах Торквила Хивер-Джейна перед «Фортом Надежным», о годах его неустанной службы. Лоример, почувствовав отчаяние, улыбнулся Димфне грустной, понимающей («Что ж, такова жизнь») улыбкой и пожал плечами:
— Извини.
— Ничего, в другой раз, — вяло бросила Димфна и отвернулась.
Попросив таксиста сделать еще громче и без того надрывавшееся радио, передававшее репортаж с футбольного матча, под этот громовой, рокочущий шум Лоример помчался по ледяному и пустынному Сити, над беспокойно метавшейся в своем русле черной Темзой, а потом к югу от реки. В его голове отдавался эхом и резонировал хриплый тенор комментатора, кричавшего про вбрасывание из-за боковой, мастерство иностранцев, преграждающие путь мячу маневры, ослабевающий накал игры и про то, что все равно наши — молодцы и выкладываются на сто десять процентов. Лоример чувствовал себя встревоженным, обеспокоенным, глупым, смущенным, ошеломленным и до тошноты голодным. Еще он понял, что выпил слишком мало. В подобном состоянии, он знал это по опыту, погруженный в унылое молчание салон черного такси — отнюдь не лучшее место пребывания. А затем в его сознание воровато просочилось какое-то новое и благоприятное ощущение — будто пески времен уже смыкались и манил финальный свисток: дремота, утомление, вялость. Может быть, сегодня подействует, может быть, и в самом деле. Может быть, ему удастся поспать.
114. Сон. Как его звали, того португальского поэта, который страдал расстройством сна? Если я правильно помню, он называл свою бессонницу «несварением души». Может, это и есть моя беда — несварение души, пусть у меня и не настоящая бессонница? Жерар де Нерваль[3] говорил: «Сон отнимает у нас треть жизни. Он умеряет скорбь наших дней и горечь наших наслаждений; но я никогда не отдыхал во сне. На несколько мгновений я впадаю в оцепенение, а затем начинается новая жизнь, свободная от условностей времени и пространства и, несомненно, сходная с тем состоянием, что ожидает нас после смерти. Как знать, нет ли связи между этими двумя существованиями и не способна ли душа уже сейчас объединить их?» Мне кажется, я понимаю, что он имеет в виду.
Книга преображения
— Мне нужно к доктору Кенбарри, — сказал Лоример недоверчивому вахтеру. Он всегда очень тщательно произносил эту фамилию, хотя сам не привык так обращаться к Алану. — К доктору Алану Кенбарри, он должен сейчас быть в институте. Я мистер Блэк, он ждет меня.
Вахтер педантично сверился с какими-то затрепанными списками и дважды куда-то позвонил, прежде чем наконец пропустил Лоримера внутрь Отделения общественных исследований Гринвичского университета. Лоример поднялся на изношенном и грязном лифте в Аланову «вотчину» на пятом этаже. Алан уже поджидал его в холле, и они вместе направились по сумрачным коридорам к двустворчатой двери, на которой красовалась надпись (строчными литерами, шрифтом а-ля Баухауз): «Институт прозрачных сновидений», — и дальше, через затемненную лабораторию, к занавешенным кабинкам.
— Мы сегодня в одиночестве, доктор? — спросил Лоример.
— Нет, не в одиночестве. Пациент Д. уже явился. — Алан распахнул дверь в кабину Лоримера. — После вас, пациент Б.
Всего кабинок было шесть, они располагались в два ряда, по три в каждом, в конце лаборатории. Провода, тянувшиеся из каждой кабинки, были собраны посредине на металлической балке, откуда свободно заплетенной косицей бежали по потолку к контрольной зоне с ее комплектами магнитофонов, рядами мигающих мониторов и ЭЭГ. Лоример всегда пользовался одной и той же кабиной и ни разу не сталкивался ни с кем из остальных «лабораторных крыс». Алану такое положение вещей нравилось: никаких разговоров о симптомах, никакого обмена всякими плацебо или особыми приемами. И никаких сплетен о милом докторе Кенбарри.