- Вам пакет из штаба, - негромко сказал красноармеец, и я узнал в нем нашего штабного вестового.
- Пакет?… Обожди-ка, я позову товарища, который поездом командует.
- А пакет на твою фамилию писан, - сказал красноармеец.
- То есть как на мою фамилию?
Я взял у него пакет, пощупал - пакет с сургучной печатью. Железнодорожник приоткрыл под полой фонарь, и я поднес пакет к огню. Да, так и написано: «Медникову».
Что бы это значило? Никогда еще мне не присылали штабных пакетов…
Поколебавшись минуту, я сломал печать и вскрыл пакет.
«Приказываю вам, - прочитал я, - немедленно принять командование бронепоездом. Об исполнении донести. Комбриг Теслер».
Что такое?… Мне - командовать бронепоездом?
- Слушай-ка, товарищ, - сказал я, - тут какая-то путаница. Верни это писарю. Он, должно быть, адрес переврал…
- А про то нам не ведано, - сказал вестовой и подал мне шнуровую книгу: - Распишитесь в получении.
Я черкнул в книге свою фамилию и, предупредив соседнего бойца, что должен отлучиться на минуту, со всех ног бросился к полевому телефону. Телефон был у переезда, в стрелочной будке.
Вбежал к телефонистам, схватил с аппарата трубку. Требую комбрига. В трубке пощелкало, и я услышал его голос:
- У аппарата.
- Товарищ командир бригады! Говорит сапер Медников. Разрешите доложить.
- Говорите.
- В штабе писаря напутали что-то. Приказания ваши не по назначению засылают. Вот тут мне сейчас пакет прислали…
- Фамилия на пакете есть? - перебил комбриг.
- Есть, - отвечаю, - моя фамилия. Вот я и удивляюсь…
- Прочтите приказание.
Я прочитал раздельно, слово в слово.
- А подписано кем?
- Ваша, - говорю, - личная подпись…
- Ну так извольте выполнять приказание!
- Товарищ командир бригады, да я же сапер, вы, наверно, забыли; я в пушке ничего не понимаю… - заспешил я, чтобы он не прервал меня снова.
- Никаких пререканий в боевой обстановке. Будете командовать!
Я положил трубку. Схватил ее опять - дую, дую в рожок…
Ни звука. Уже разъединили.
Я вышел от связистов. Зажег в темноте спичку и еще раз прочитал приказание. «Командир… Да какой же я командир бронепоезда, - это же смех! Шестидюймовое орудие, пулеметы… Ну, при пулеметах, скажем, Панкратов и знающие люди, там ничего, обойдется… Но эта сверхмудреная гаубица! Куда ни взглянешь - цифры, микрометрические винты, стекла, линзы… Заправские артиллеристы и те путаются! Вон каменотес: сколько снарядов по батарее выпустил, и все без толку - так и ушла батарея!»
Спотыкаясь в темноте о рельсы, о шпалы, я возвратился на свой пост, на перрон, и зашагал по битому стеклу и щебню, ступая куда попало. «На первый случай, - думаю, - хоть бы артиллерийские команды припомнить. Как это у Богуша: засечка, отсечка… Нет, не то… Отражатель, вот как! «Орудие к бою. Отражатель ноль-тридцать, снарядом по угломеру…» Тьфу ты черт, не по угломеру, а по деревне! Нет, уж лучше молчать, чем так срамиться…»
Я дождался смены и побрел к вагону. Постоял, подержался за лесенку. Никуда не денешься! И в вагон придется войти, и командовать придется.
Я влез в вагон.
На лафете пушки стоял железнодорожный фонарь, прикрытый сверху мешком, и люди в полутьме обедали. Тут были каменотес с племянником, смазчик, матрос, Панкратов и с ним два или три пулеметчика, остальные пулеметчики стояли в охранении. Плотным кружком, плечо в плечо, сидели они вокруг пожарного ведра с надписью: «Ст. Проскуров». Я сразу узнал ведро - в нем я подавал воду для пулеметов во время боя.
Теперь все запускали в ведро ложки. Зачерпнет один, подставит под ложку ломоть хлеба, чтобы не закапаться, и отъезжает назад, дает место соседу.
Кое-кто, уже пообедав, пил чай. На полу стояла стреляная гильза, доверху наполненная кусками колотого сахара. Сахар макали в кружки, как сухари, и запивали чаем.
- Хрупай, ребята, хрупай, - угощал матрос, - это у нас нонче заместо жареного… А ты тоже не отставай, держи равнение, раз в бойцы записался, наставительно сказал он смазчику.
Смазчик держал перед собой огромный кусище сахару и, видно не зная, как к нему приступиться, только облизывал его.
- Да не пролезает в рот! - рассмеялся смазчик.
- Должно в тебя пролезть, ежели ты кок. Коки знаешь какие бывают? Во! Матрос надул щеки, выпятил живот и, привстав, досыпал в гильзу еще сахару из шестипудового мешка.
Когда я вошел в вагон, каменотес что-то неторопливо рассказывал. Остальные внимательно слушали, не сводя с него глаз. «И за те карбованцы наш помещик, польский пан, утопал в роскоши…» - услышал я слова.