— Обожди. А какая будет резолюция? — спросил матрос.
— А резолюция вот какая. Тащи-ка, Федорчук, кусок провода да отрежь подлиннее.
Матрос покосился на меня, пожал плечами и подал провод.
— Беритесь, — говорю, — товарищи. Сейчас мы измерим вагон и подсчитаем, сколько нам надо брони.
— Брони? — удивились все.
— Ну да, брони, — повторил я. — Выпишем броню из Киева, с завода, и обтянем весь вагон сталью.
Матрос подмигнул мне: дескать, понимаю твою хитрость, а вслух сказал деловито:
— Обожди, командир, надо фонарь засветить, а то темно уже — со счету собьемся.
И он подал фонарь.
Бойцы меня обступили.
— Если броню, тогда и заклепки надо, — нерешительно сказал один.
— Болты потребуются, — подхватил другой.
— Инструмент…
— Инструмент не надо выписывать, товарищ командир, — сказал слесарь, наш замковый, — этого добра в каждом депо достанем.
Он подхватил у матроса свободный конец провода и отошел с ним к углу вагона.
— Шагай-ка, Федорчук, вот так, вдоль борта, да гляди, чтобы провесу не было, натягивай провод.
Начали делать промеры.
Измерили длину вагона, потом ширину. Я записал себе в книжечке: «18X4 арш.».
— А высок ли будет потолок? — сказал племянник, поднимая над головой фонарь.
И смутился, сам удивившись своей смелости. В первый раз я услышал его голос.
Стали обсуждать высоту броневого помещения, и сразу разгорелся спор. Кто три аршина предлагал, чтобы можно было входить не сгибаясь, кто советовал два, кто два с половиной, и каждый стоял на своем. Я раздумывал, сам не зная, на чем остановиться. Но тут спор разрешил Панкратов.
— Да сделаем, — говорит, — вровень с пулеметным вагоном. Чего мудрить? По крайней мере, хоть вид будет у поезда.
Против такого предложения возражать было нечего. Двое или трое самых горячих спорщиков, схватив провод, бросились в пулеметный вагон.
Наперегонки прибежали обратно.
— Два аршина и три четверти…
— Врет он, врет; три аршина без вершка…
Пошел матрос и принес достоверные сведения: оказалось, что внутренняя высота вагона не три и не два три четверти, а только два с половиной аршина.
Я присел с книжечкой на лафет. Подсчитал площадь продольных стен вагона, площадь лобовых, поверхность потолка, сделал в книжечке сложение и стал придумывать форму козырька для орудия.
На обоих моих плечах и на спине лежали горячие руки, кто-то подпирал меня сзади, кто-то жарко дышал в ухо, и я едва водил по бумаге карандашом.
— На паровозную будку прибавьте, — подсказывали мне. — А то она ведь голая.
— Колеса бы тоже хорошо укрыть — и у паровоза, и у вагона. Стальные на колеса фартуки нарезать!
— Накиньте, товарищ командир, хоть листов с десяток этой брони…
Я вспомнил, как низко опущена броня у того поезда, и добавил не десять, а тридцать листов.
— Так…
Наконец можно было подвести общий итог: надо доставать 250 квадратных аршин листовой стали.
— Вот и готово, — сказал матрос. — Теперь краску надо придумать: в какой цвет, ребята, поезд выкрасим?
Решили красить все под одно: в защитный зеленый цвет.
Мне посветили фонарем, и я написал письмо на завод.
Панкратов понес письмо в штаб, чтобы там оформили заказ и отправили по назначению.
— Ну и заживем мы теперь в бронированной квартире, — заговорили бойцы. — Куда вам, пулеметчикам, с вашим коробом! Мы у себя в квартире окна прорубим и занавески повесим!…
Обсудив со всех сторон будущее житье-бытье в бронированном вагоне, бойцы стали наконец укладываться спать.
Тут матрос отозвал меня к борту.
— Ты, командир, это как… — сказал он вполголоса, — пулю отливаешь или взаправду все?
— А ты как думаешь?
— Я на передовую хочу.
— Вот и я хочу на передовую.
* * *Комбриг в подтверждение своего устного распоряжения прислал мне и письменный приказ: действовать только с позиций для тяжелых батарей. Три, четыре, пять верст по железной дороге за линией пехоты — вот как мы становились теперь для стрельбы. Веселого в этом конечно было мало… Все и пехота и обе наши батареи — впереди, а твоя гаубица торчит среди поля одна как перст…
— Ничего, — говорил я себе и ребятам, — потерпим. Киев не за горами, ответ придет скоро…
Каждый день, едва брезжил рассвет, мы с телефонистом Никифором отправлялись на наблюдательный пункт. Никифор разматывал провод с катушки, и я нес на себе телефонный аппарат. Да по винтовке у нас было на плечах, да шинели в скатках, да по краюхе хлеба и куску сахару, да фляжки с водой, словом, уходили навьюченные, как в дальний поход. Иначе было и нельзя: на бронепоезд мы возвращались только затемно — к ночи и обедали.