Виктор подошел, обнял.
— Не печалься. Главное – сами живы. А железяку тебе другую дадут.
— Сам ты железяка! — Сергей двинул плечом, сбрасывая руку Виктора. — Я с этим паровозом столько дней и ночей провел, проехал… — Сергей не закончил фразу. Для него потерять паровоз – как друга закадычного. Но разве Виктор поймет? Он кочегаром без году неделя, для него паровоз – тяжелая и грязная работа, не более.
Сергей стоял в растерянности. К нему подошел командир отделения ремонтников-путейцев, сержант Рябоконь.
— Да ты не убивайся так, механик. Понимаю, жалко машину. Там война идет, люди тысячами гибнут. А машинку новую дадут, еще краше будет.
— Такой уже не будет. Я на этой каждый винтик знал.
— Я на «чугунке» двадцать лет, сочувствую. А сейчас что делать будем? Миной этой в бронепоезд метили, считай – ты удар на себя принял, важную боевую часть для страны сохранил.
— Что делать? — в растерянности повторил Сергей. — Наверное, к Горбачево идти. Туда бронепоезд придти должен, мы путь проверить должны были.
— Пока мы назад не вернулись, бепо в нашу сторону не выпустят, ждать будут.
— Мы километров на двадцать отъехали. Пешком к утру вернемся, — сообразил Виктор.
— М-да, верно.
Неожиданно Рябоконь хлопнул себя по лбу:
— Нас же пятнадцать человек – вместе с паровозной бригадой!
— И что?
— Будем толкать теплушку, тут с километр ровного пути. Потом легкий уклон пойдет, но он длинный, километров пять. Как ветер проскочим, все легче.
Они посомневались – ну а какой выход? Только пешком.
Отцепив теплушку от тендера, уперлись в нее плечами. Понемногу теплушка поехала.
Метров через триста они выбились из сил и остановились передохнуть. А когда отдышались, стали толкать спиной. И то ли привыкли уже, то ли невидимый пока глазу уклон пошел, только толкать стало легче. Парни повеселели, а теплушка тем временем стала набирать ход. Ее уже и толкать перестали, а вагон катится.
По одному по лестнице они забрались в теплушку. Последний уже вскакивал на хорошем ходу, за руки втащили.
Непривычно было: колеса на стыках постукивают, ветерок в распахнутые двери врывается, остужая разгоряченные лица и тела, а ни паровоза, ни мотора нет, впрочем – как и тормозов. Неуправляемая рельсовая торпеда.
Один из ремонтников взял сигнальный рожок – у всех путейцев, стрелочников такие есть – и стал дуть в рожок. Зазевается кто на путях – под вагон попадет. Хоть так оповестить о грозящей опасности можно.
Странно было так ехать, непривычно.
Уклон оказался длиннее, чем говорил Рябоконь. Потом пошла ровная площадка. Вагон проехал по инерции еще немного и встал.
— Тормозные башмаки на рельсы! — приказал Рябоконь, а потом обратился к Сергею: – Кого посылать в Горбачево будем?
— По мне – так хоть все идем.
— Нельзя. У меня в теплушке инструменты, местные живо разберут.
— Тогда мы идем всей бригадой, у нас уже ничего нет.
— Не забудь сказать о теплушке на рельсах, в темноте запросто напорются.
— Не забуду.
Они пошли пешком. Ночь, по шпалам идти неудобно. То споткнешься, то между шпал на гравий ступишь. Вроде бы и приловчились, но все равно шли часа два с половиной.
Впереди раздался ритмичный металлический стук.
— Ручная дрезина едет, — тут же определил кто-то.
Без команды бригада бросилась в кювет – слишком свежи еще были впечатления о встрече с немцами.
Но это оказались наши. Они поняли это, когда до появления дрезины осталось метров пятьдесят – по русскому матерку, хорошо слышимому в ночном воздухе.
Выбравшись на рельсы, бригада закричала:
— Стой!
Дрезина медленно подкатила и остановилась. Это были бойцы с бронепоезда.
— О! А нас послали узнать, куда вы запропастились, — обрадовался боец.
— Как видишь, пешком топаем. Взорвали наш паровоз.
— Да ну! Вот дела! А бепо в Горбачево стоит, под парами.
— Везите нас на станцию.
Кое-как паровозники умостились на маленькой двухместной дрезине. Хорошо еще, что на рельсах ухабов нет, иначе не удержались бы. Ехали стоя, держась друг за друга.