Энрике представил, как длинные, изящные пальцы, сотканные из музыки, перебирают его ребра, бренча его костями, словно струнами лютни, желая превратить его в одну из нот песни, управлявшей вселенной.
36. Северин
Северин Монтанье-Алари хорошо был знаком со смертью.
Смерть относилась к нему, как к сыну. Смерть пробуждала его ото сна, уговаривала его прислушаться к собственным амбициям и подбадривала, как мать, убирая волосы со лба своего сына и укрывая его одеялом, убеждая, что на свете нет более серьезных стремлений, чем у него. В конце концов, Смерть всегда была рядом. И не существовало страха, который мог бы соперничать с ней.
Но в то мгновение, когда Северин коснулся струн божественной лиры, он ощутил присутствие той смерти, к которой оказался не готов.
Здесь, на каменных ступенях древнего храма, Северин испытал смерть определенности.
В это мгновение уверенность сжалась под тяжестью сомнений, и Северину ничего не оставалось, как ухватиться за слабую надежду.
Северин знал, что ему предначертана божественность, но ледяные пальцы сомнения вывели новые слова в конце этого убеждения:
Северин знал, что ему предначертана божественность… не так ли?
С тех пор, как он узнал о своем предназначении и завладел лирой, Северин каждый день представлял себе этот момент. Каждое утро он вертел в руке инструмент и смотрел на лиловые линии на тыльной стороне запястья, узнавая зов рока, отдававшийся в его крови: В твоих руках ключ от врат в божественное…
Разве это не судьба?
Разве это не великая цель, которой он всегда стремился достичь? Разве не ради этого погибли его родители, а семь смертных грехов взрастили его и сделали его язык привычным к горечи, не ради этого он сжимал в объятиях Тристана, не шевелясь, даже когда его кровь застыла на его коже, разве не ради этого его любимая начала угасать с того момента, как они встретились?
Но тогда почему то, что он сейчас видел вокруг, совершенно не совпадало с его мечтами?
Он представлял, как взойдет по этим ступеням, величественный и сияющий, со светлым сердцем. Он представлял широкую улыбку Энрике, подмигивания Гипноса, усмешку Зофьи и… живую Лайлу.
А теперь?
Северин не мог повернуть головы, но чувствовал, что друзья абсолютно сломлены. До него доносился тихий плач Гипноса, он ощущал безмолвную панику Зофьи. Энрике бормотал молитвы, а над всем этим безмолвно парила душа Лайлы.
Все должно было быть совсем не так.
– Я могу все исправить, – произнес Северин, не поднимая головы.
Храм рушился вокруг него. Горло саднило от боли. В ушах стучала кровь. Он поднял руку, коснувшись сияющих струн лиры…
– Я все могу исправить, – прошептал он, – разве нет? – Но теперь в этих словах не было знания.
Лишь вера.
И вот, оказавшись посередине между фактами и верой, Северин впервые за десять лет вдруг начал молиться.
– Прошу, – взмолился он, коснувшись пальцами струн инструмента.
Прошу, покажи мне, что я был прав.
Прошу, исправь все.
Прошу…
Странное чувство захлестнуло его, и время словно перестало существовать. Всего за несколько мгновений он смог осознать, что ошибался насчет многих вещей и оказался прав лишь в одном: лира могла переделать мир. И именно это и произошло.
Лука и его брат Филиппо прятались в тени Моста Риальто, когда это произошло.
Еще два дня назад они не голодали, благодаря мужчине на причале. Мужчина дарил им яблоки, набитые монетами, но теперь яблоки закончились, а мужчина исчез. Лука размышлял, что же могло с ним произойти.
Пару ночей назад в лагуне произошел взрыв. На причалах ходили сплетни, что полиция не нашла виновных. Обычно такие новости не интересовали Луку, но странный взрыв привел к появлению новых патрулей на базарах, поэтому воровать стало гораздо труднее.
Каждый раз, пытаясь стащить яблоко или ломоть хлеба с лотков торговцев, он замечал полицейских с большими Сотворенными дубинками и был вынужден скрыться в тени. Он не знал, что делать. Если он перестанет воровать, брат останется голодным. Но, если его поймают на воровстве, брат останется совсем один.
Лука обернулся к Филиппо.
– Ты голоден?
Филиппо напустил на себя бравый вид и покачал головой, но его желудок откликнулся громким урчанием.
Лука стиснул зубы, стараясь не обращать внимания на сосущую боль в животе. Вместо этого он уставился на гондолу, проплывавшую мимо. Мальчик, задремав, прильнул к отцу, а на коленях у него лежал развернутый леденец. У Луки потекли слюнки. И почему они должны прятаться по углам. И неужели так будет всю жизнь?