Чуть позже Лайла свернулась калачиком, положив голову ему на грудь. Он взял ее ладонь, покрывая поцелуями узоры из хны. Раскинувшийся внизу город наполняла тишина. Золотой луч коснулся неба, и Северин ощутил, как его тело начинает сковывать ужас.
– Ты ведь знаешь, правда? – мягко спросила Лайла.
Ком подкатил к его горлу. Да, он догадался, но не мог заставить себя произнести эти слова.
– Это был единственный способ, Северин, – сказала Лайла. – Как только ты сыграл на лире, мир изменился. Храм стал началом и одновременно концом Творения, а поскольку я наполовину Сотворена и наполовину человек, храм попросил меня остаться и быть его стражем. Я стану наблюдать, как его могущественная сила избавляет наш мир от Творения. А взамен… я исцелюсь. Я буду жить.
Северин всегда восхищался Лайлой, но сейчас его восхищение граничило с благоговением. Храм и в самом деле мог даровать божественность, но он не выбрал его. Он предпочел ее. Северин стиснул ее ладони, целуя жилку пульса на ее запястье, и некоторое время они лежали молча, пока Лайла снова не заговорила.
– Ты обещал мне чудеса, Маджнун, – сказала она, поглаживая его по груди. – Расскажи мне о них, чтобы мне было о чем мечтать.
Острая боль пронзила его, и несколько мгновений Северин не мог вымолвить ни слова, но рассвет стремительно наступал, а время было конечно, и он должен был воспользоваться тем, что ему даровали.
Он прижал ее ладонь к своей груди и подумал о чудесах. Как-то он пообещал ей хрустальные туфельки и яблоки бессмертия. Но теперь же он хотел рассказать ей что-то совсем другое.
– Я… я научусь печь пирог, – сказал он.
Лайла фыркнула.
– Это невозможно.
– Нет! – воскликнул он. – Я научусь. И испеку тебе пирог, Лайла. И мы… мы устроим пикник. Мы станем кормить друг друга земляникой, пока наши друзья не содрогнутся от отвращения.
Лайла тихо дрожала, и он надеялся, что это от смеха. Ночь стремительно таяла. Ядовитый оттенок голубого окрасил небо.
– Обещаешь? – спросила она.
– Обещаю это и даже больше, если это вернет тебя, – сказал Северин. – Зимой я обещаю взять вас с Гипносом на балет. Мы будем стоять в очереди за жареными каштанами, пытаясь удержать Зофью от того, чтобы воссоздать этот деликатес дома на огне в камине библиотеки. Мы можем целый день просидеть у камина, читая книги и не обращая внимания на Энрике, заглядывающего к нам в книгу из-за спины…
– Маджнун, – произнесла она.
Но он еще не закончил. Северин крепче стиснул ее ладонь.
– Я обещаю, что мы сможем тратить время, словно мы боги, у которых в запасе целая вечность.
Свет становился все ярче, и Северин обернулся к ней, покрывая ее лицо страстными поцелуями. Ее слезы струились по его лицу.
Она прижала свою ладонь к его ладони, и когда свет коснулся их рук, казалось, что их связали воедино тысячи рассветов.
– Наша связь неразрывна, – сказала она. – Пока я живу, и пока жив ты. Я всегда буду с тобой.
Северин ощущал это новое переплетение их душ, но не понимал, что это означает.
– Лайла… подожди. Пожалуйста.
Он знал, что никогда ее не забудет, но все равно пытался запомнить ее сейчас: сахар и розовая вода, бронзовая полоска на шее, чернильные волосы, чей оттенок способны воспеть лишь поэты. Когда он снова поцеловал ее, их зубы соприкоснулись, и это мгновение казалось таким до боли человеческим, что он едва не разрыдался.
– Я вернусь к тебе, Маджнун, – сказала она. – Я люблю…
Наступил рассвет.
Он унес с собой ночь и ее последние слова, а затем, подобно тому, как его торжественно вознесли на небеса, его запросто вернули обратно к реальности.
38. Гипнос
Когда все закончилось, Гипнос не мог с уверенностью сказать, что увидел в тот день на вершине зиккурата. Он представлял присутствие чего-то разумного, божественного… поток золотого света. Но все оказалось совсем иначе. Невозможно было рассказать о происходящем, используя обычное описание красок.