Доктор. Значит, признаете?
Джеки. Что толку скрывать?.. А когда требовалось, то нянькой, и наконец, сиделкой.
Доктор. Полгода вы не отходили от него.
Джеки. Сто девяносто два дня, без учета времени, когда меня подменяли вы. И столько же ночей. До сих пор не могу выспаться.
Доктор. За это время Ник дважды пытался покончить с собой, решив, что больше не сможет писать картины.
Джеки. У вас плохие информаторы, доктор. Четырежды! В двух случаях я справилась без помощи персонала больницы, так что в истории болезни это не зафиксировано.
Доктор. Как это вам удалось?
Джеки. Сама не знаю. Они его утихомиривали с помощью уколов. В моем распоряжении были только слова. Я его не разубеждала, нет. Я начала вспоминать Париж, нашу встречу, о том как мы с ним поехали на этюды в Версаль, но вместо всего этого великолепия рисовали друг друга и то, как он однажды остался в моей маленькой комнатке на Монмартре. И Ник заплакал. Когда люди плачут, как он тогда, они выздоравливают.
Доктор. Если б слезы помогали нам выздороветь, мир сотрясали бы рыданья. Ника спасли не слезы, во всяком случае, не его собственные. Когда ситуация стала безнадежной, в дело вмешался ангел с именем, совершенно несвойственным жителям тех мест, где они водятся. Хотя, кто из нас знает, как кличут ангелов?
Джеки. Неужели, настолько безнадежная?
Доктор. Абсолютно! Медицине известны случаи чудесных исцелений, но к ней это отношения не имеет.
Джеки. Значит, все это было не зря. Скажите, доктор, вы могли бы продать себя?
Доктор. Элементы, из которых я состою, гроша ломаного не стоят. О чем вы, Джеки?
Джеки. Вы знаете, о чем я.
Доктор. Я не веду переговоров о душе с представителями кого бы то ни было. Если речь не о ней.
Джеки. Речь о том, чтобы направить поток, отведенных вам дней – бурный он или такой, что превращается в скудный ручеек при первых признаках жары – совершенно в другое русло.
Доктор. Смотря, сколько предложат. Конечно, вы можете отказаться. Но наступит день, когда вы обязательно подумаете о том, что, поступи вы тогда иначе – ваша жизнь была бы совсем иной. И как только это произойдет впервые, вы – человек конченый. Вы сожрете сами себя.
Джеки. Это в том случае, если вы отказались. А если согласились?
Доктор. Когда вам предлагают поступиться принципами в обмен на что-нибудь заманчивое, – будь то деньги, безоблачное счастье или успехи на новом поприще – сделка обычно бывает удачной для покупателя. Все это, конечно, в теории, хотя можно представить обстоятельства, при которых человек способен пойти на что угодно. Но при любых обстоятельствах нельзя продавать себя.
Джеки. Продать и предать – между этими понятиями нет разницы.
Доктор. А, между тем, разница существует и вы знаете в чем она. В вашем случае факт продажи бесспорен. Но себя вы не предавали.
Джеки. Почему вы решили?.. Я о втором.
Доктор. Ключевая фраза. Кофейное пятно на скатерти и маргаритки в белой вазе. Вы сами себя вставили в эту жизнь. Вам в ней паршиво, но надежды вы не теряете. Хотя, скорее всего, эта надежда бессмысленна.
Джеки. В этом месте мне, сославшись на дела, следует проститься с вами, но такой поворот в сюжете убедил бы вас в собственной правоте, поэтому, я этого не сделаю.
Доктор. По поводу того, что вы не бросили рисовать, я тоже не прав?
Джеки. Я делаю удивленное лицо.
Доктор. Ваши пальцы не только сегодня в краске.
Джеки. А что, если это, как принято говорить, «последний писк»? Три месяца назад я побывала в Вене!
Доктор. С каких это пор вы стали следить за модой?
Джеки. С живописью я покончила, став мадам Сальватор.
Доктор. Интересно, сколько же мужчин за последнюю тысячу лет сумели разгадать женский секрет, который так тщательно скрывал прикрывающий глаза веер?
Джеки. Человек – пять-семь. Но никто из них не был ни психологом, ни провидцем. Вы, Джонатан, в этом списке не значитесь.