Тетя Ирэн вышла замуж за человека, владевшего северо-восточной частью франшизы «Фуллер Браш Компани», но у них не было детей. Их стиль воспитания предполагал, что нас кормят, содержат и дают образование, но не лелеют, так что мы с Чарли выросли полностью зависимыми друг от друга, двумя основными цветами, которым не требуется третий для полноты картины.
После того как я окончила школу, тетя и дядя поддерживали меня в течение года учебы в лиге студентов-искусствоведов. Я представила один портрет маслом на небольшой выставке в маленькой галерее в центре города и думала, что вот оно, начало моей карьеры, но когда мне исполнилось девятнадцать, тетя Ирэн сказала: «Хватит! Ты не можешь вечно быть студенткой!» Она предложила «добить» меня поездкой в Париж на месяц. Я отказалась ехать без Чарли.
Это был август 1933-го, когда после мирового кризиса за музеем Метрополитена на Пятой авеню вырос Гувервилль – город лачуг из жести и картона, построенный новоявленными бездомными. В Париже деньги растягивались – всякий раз, когда тетя говорила это, я представляла себе банкноты и монеты из резины, растягивающиеся как порванные резинки для волос. Мы ходили по магазинам, обедали в ресторанах, гуляли в парках. Когда тетя отдыхала в жаркий полдень, мы с Чарли ходили в Лувр.
Однажды, когда я в очередной раз пришла взглянуть на «Мону Лизу», на скамейке, которую я к тому времени уже считала своей, сидел молодой воспитанный англичанин в твидовом костюме. Он, не отвлекаясь, смотрел на «Мону Лизу», и рыжий цвет его волос и усов, резкая линия носа напомнили мне один из ранних автопортретов Ренуара. Что бы вы ни говорили о приторной сладости некоторых его сюжетов, Ренуар знал, как работать с цветом.
Англичанин галантно поднялся и предложил мне разделить с ним скамейку.
– Аллен Саттер, – сказал он, беря меня за руку. Одним этим прикосновением, теплым рукопожатием, меня как будто вырвали из глубокого сна.
– Лили Купер, и мой брат Чарли.
Мы втроем уселись и начали притворяться, что изучаем «Мону Лизу», в то время как я искоса то и дело поглядывала на Аллена, и он отвечал мне тем же. Он был худым и высоким, с темно-карими глазами, а не бледно-серыми, как обычно бывает у рыжих, и это необычное сочетание пробудило во мне желание написать его портрет. А потом я представила, каково было бы поцеловать его и обнять.
Почему именно он? Это было подходящее время, подходящее место, и в его темных глазах горел такой озорной блеск, что мне захотелось рассмешить его. Ударом молнии называют это французы, то есть любовь с первого взгляда. Любовь – это то, что мы чувствуем к другому человеку, и отчасти то, что этот другой человек заставляет нас почувствовать к самим себе. С самой первой встречи с Алленом я ощутила себя уверенной и красивой, как девушка на одной из картин Ватто с «галантными празднествами».
После знакомства мы виделись в Лувре каждый день в течение следующих двух недель, пока моя тетя дремала после обеда.
Когда тетя Ирэн наконец-то решила возвращаться в Нью-Йорк в сентябре, я отказалась поехать с ней, настояв на том, что собираюсь остаться в Париже и изучать искусство.
Она пристально посмотрела на меня, услышав об этом.
– Если до меня дойдет хотя бы малюсенький слушок о твоем плохом поведении, твое пособие будет урезано и ты немедленно вернешься в Нью-Йорк, – сказала она. – Ты все поняла?
Чарли уставился в потолок и легонько ткнул меня под ребра.
Когда на пирсе Чарли обнял меня на прощание перед тем, как подняться на борт, у меня возникло первое и единственное мимолетное сомнение. Мы всегда были неразлучны.
– Будь плохой, – прошептал он. – Повеселись.
Три месяца спустя мы с Алленом поженились на церемонии в мэрии Парижа.
Полагаю, на этом для тебя все кончено, – написала тетя в ответ на мою телеграмму с сообщением о замужестве. – Постарайся быть счастливой. Ты вскоре обнаружишь, что это не так-то просто. Удачи и любви. Держу кулачки.
Мы с Алленом провели наш медовый месяц в однокомнатной студии на левом берегу, ели хлеб с сыром и редко вставали с матраса, который лежал на полу. Мы были так молоды и наслаждались друг другом, что и представить себе не могли, что нам понадобится что-то еще. В тот первый год я даже не скучала по брату, который начал изучать медицину в Бостоне. Аллен был беспечен и шутлив – идеальное противоядие от моего мрачного детства, его солнечно-желтый цвет соседствовал с моим серо-голубым. Однажды он научил детей в нашем многоквартирном доме наполнять шарики водой и сбрасывать их с крыши – утренняя работа, которая не вызывала симпатии у соседей. Он был игривым и страстным в постели, обучая меня наслаждениям, которые могут доставить плотские утехи, раскрывая, как цвета вспыхивают на закрытых веках в момент, когда ты достигаешь оргазма.