— А что, сынок, трудностей в комендатуре все-таки много? — неожиданно поинтересовался Егоров.
— Есть трудности, товарищ генерал, — не стал скрывать Горшков, — даже не ожидал, что такие могут быть. — Ну, например, жители Бад-Шандау оказались ленивым народом…
— Немцы — и ленивые? Быть того не может!
— Еще как может. Сколько ни просил приступить к разборке завалов, к расчистке улиц — никто даже пальцем не пошевелил. Ноль внимания.
— Но так расчищают же улицы, капитан!
— Расчищают. Только после письменного приказа, — под нажимом. Вывесил приказ — пошли, а так в кармане держали фигу. Не реагировали просто никак.
— Почаще вывешивай приказы, сынок.
— Я так и поступаю. Бургомистр решил организовать танцы под духовой оркестр. Немцы отвыкли от музыки и танцев — Гитлер после Сталинграда запретил им и то и другое. Вывесил объявление: дорогие граждане Бад-Шандау, приходите в городской парк на танцы. Ни один человек не пришел. Тогда мне пришлось издать приказ.
— И что?
— Побежали на танцульки, как миленькие. Даже семидесятилетние старушки. Поляну, отведенную под танцплощадку, забили так плотно, что люди там не поместились.
— Это хорошо. — Егоров засмеялся.
— Но есть проблема, которую я не смогу решить без вашей помощи, товарищ генерал.
— Что за проблема?
— Фрицы, отступая, бросили свой госпиталь…
— Это я знаю. Пять тысяч раненых.
— Куда их девать?
— Тех, кто может передвигаться, я бы отправил домой.
— А тех, кто не может? — Горшков поморщился, словно сам был раненым, помял в руках стакан, будто хотел его раздавить.
— Этих придется долечивать.
— Где же я возьму столько лекарств, товарищ генерал-майор? — Капитан даже голову втянул в плечи. — Это же понадобится столько аспирина, анальгина, стрептоцида, прочих снадобий и бинтов — никакая дивизионная медслужба не потянет.
— Киньте клич по городу…
— Вряд ли в Бад-Шандау найдется столько лекарств.
— Дерзай, сынок, — обязательно все получится, — Егоров поправил на плече начальника разведки погон, жест был отцовским. — А я со своей стороны разведаю, чем нам сумеет помочь медицинское управление армии. Как-нибудь выкрутимся.
— Конечно, жаль, товарищ генерал, тратить свои лекарства на врага, но…
— Вот именно — «но», — качнул Егоров тяжелой головой, — мы же победители, нам и тащить этот хомут.
— Верные слова, товарищ генерал. — Горшков не выдержал, вздохнул. — Сегодня же поеду в госпиталь, посмотрю еще раз, что там есть у фрицев, а чего нет.
— Поезжай, сынок.
В комендатуре Горшкова ожидала молодая грудастая немка. Глаза задорные, щеки румяные — кровь с молоком, рот припух, будто от затяжных поцелуев. Во взгляде — затаенный зов, что-то сладкое, способное вскружить голову всякому мужчине, даже сделанному из железа. Мустафа, увидев незваную посетительницу, зацокал языком, словно восторженная птица, которую угостили горстью пшена.
— Что случилось? — по-русски спросил капитан у аппетитной немки.
Та залопотала бодро, быстро — не разобрать, что говорит, — завзмахивала руками, из глаз начал брызгать голубой огонь. Горшков поднял руку, останавливая немку, попросил Петрониса:
— Пранас, переведи! Ничего не могу понять… Что она высыпала на меня?
Петронис усадил немку на стул, произнес что-то резко, и та мигом умолкла, задышала возбужденно, грудь у нее сделалась похожей на тумбочку — можно вазу ставить, — заговорила спокойно, с деловыми нотками в голосе.
Петронис, слушая ее, кивал неторопливо, потом поднял руку:
— Стоп!
Немка умолкла, захлопала своими искристыми глазищами — хороша была дамочка. Капитан вопросительно глянул на переводчика:
— Ну?
Петронис, словно бы сомневаясь в чем-то, приподнял одно плечо — может, он услышал что-то не то? — затем вздохнул и пробормотал:
— Даже не знаю, как сказать, товарищ капитан…
— Как есть, так и говори.
— Согласно вашему приказу она несколько раз выходила на расчистку улиц. В результате от этой работы у нее пропало молоко.