Он посмотрел дальше на дорогу, идущую вдоль реки, и увидел несколько грузовиков, везущих местных фермеров на еженедельный рынок. Скоро ему пора было заступать на дежурство. Он достал единственное оборудование, с которым никогда не расставался, — сотовый телефон, и набрал знакомый номер вокзала.
«Есть какие-нибудь признаки их присутствия, Мари?» — спросил он. «Вчера они напали на рынок в Сент-Алвуре, так что они в этом районе».
«Не прошлой ночью, Бруно. Просто остановились обычные ребята из музейного проекта и испанский водитель грузовика», — ответила Мари, которая управляла небольшим отелем у вокзала.
«Но помните, после того, как они были здесь в прошлый раз и ничего не нашли, я слышал, как они говорили об аренде машины в Периге, чтобы сбить вас со следа. Чертово гестапо!»
Бруно, который был предан своему местному сообществу и его мэру, а не номинальным законам Франции, особенно когда они на самом деле были законами Брюсселя, постоянно играл в кошки-мышки с инспекторами из Европейского Союза, которым было поручено обеспечивать соблюдение правил гигиены ЕС на рынках Франции.
Гигиена — это все очень хорошо, но местные жители коммуны Сен-Дени делали свои сыры, паштеты из фуа-гра и свиные рулеты на протяжении столетий, прежде чем о ЕС даже услышали, и им не нравилось, когда иностранные бюрократы указывали им, что они могут продавать, а что нет. Вместе с другими сотрудниками муниципальной полиции региона Бруно разработал сложную схему раннего предупреждения, чтобы предупредить продавцов рынка об их визитах.
Инспекторы, известные как гестапо в той части Франции, которая очень серьезно относилась к своему патриотическому долгу противостоять немецкой оккупации, начали свои визиты на рынки Перригора на служебном автомобиле с красными бельгийскими номерами. Во время их второго визита, к тревоге Бруно, все шины были проколоты. В следующий раз они приехали на машине из Парижа с контрольным номером «75» на номерном знаке. Эта машина тоже подверглась обработке Сопротивления, и Бруно начал беспокоиться, не выходят ли местные контрмеры из-под контроля. У него была хорошая идея, кто стоит за порезанными шинами, и он сделал несколько частных предупреждений, которые, как он надеялся, успокоят ситуацию. Не было никакого смысла в насилии, если система разведки могла гарантировать, что рынки были чистыми до прибытия инспекторов.
Затем инспекторы изменили свою тактику и приехали поездом, остановившись в местных привокзальных гостиницах. Но это означало, что их легко могли заметить владельцы отелей, у которых у всех были двоюродные братья или поставщики, готовившие кроттини из козьего сыра и фуа-гра, домашние джемы, масла, приправленные грецкими орехами и трюфелями, а также кондитерские изделия, которые превратили этот уголок Франции в самое сердце национальной гастрономической культуры. Бруно, при поддержке своего босса, мэра Сен-Дени, и всех избранных членов совета коммуны, даже коммуниста Монсуриса, счел своим долгом защищать своих соседей и друзей от брюссельских идиотов. Их представление о еде остановилось на моллюсках и картофельном пюре фри, и даже тогда они подмешивали отличный картофель в промышленный майонез, который у них не хватало терпения приготовить самим.
Итак, теперь инспекторы попробовали новый подход, арендовав машину на месте, чтобы им было легче организовать засаду и последующее бегство с неповрежденными шинами. Вчера им удалось выписать четыре штрафа в Сент-Альвуре, но они не добились бы успеха в Сен-Дени, чей знаменитый рынок насчитывает более семисот лет. Нет, если бы Бруно имел к этому какое-либо отношение.
Бросив последний взгляд на вверенный ему маленький райский уголок, Бруно глубоко вдохнул родной воздух и приготовился к предстоящему дню.
Забираясь обратно в свой фургон, он подумал, как всегда в погожие летние утра, о высказывании немца, сказанном ему каким-то туристом: «самая вершина счастья — это жить во Франции как Бог».
ГЛАВА 2
Бруно никогда не считал, но каждое утро в базарный день он, наверное, целовал сотню женщин и пожимал руки по меньшей мере стольким же мужчинам. Первой в это утро была Толстушка Жанна, как называли ее школьники. Французы, которые более других осведомлены о великолепных тайнах женственности, возможно, единственные люди в мире, которые ценят концепцию Джоли Лайд, некрасивой женщины, которой так комфортно в своей пышной фигуре и так радостно в душе, что она становится очаровательной. А Толстая Жанна была Джоли лейд, около пятидесяти лет, почти идеально круглой формы. Она ни в коем случае не была красавицей, но жизнерадостной женщиной, чувствовавшей себя в ладу с самой собой. Старая коричневая кожаная сумка, в которую она собирала скромные деньги, которые каждый владелец ларька платил за привилегию торговать на рынке Сен-Дени, тяжело ударилась о бедро Бруно, когда Жанна, взвизгнув от удовольствия увидеть его, с удивительной быстротой повернулась и подставила щеки для поцелуев в ритуальном приветствии. Затем она угостила его свежей клубникой из ларька мадам Верниет, и Бруно оторвался, чтобы поцеловать плутоватую вдову старого фермера в обе сморщенные щеки в знак приветствия и благодарности.