«Черт возьми», — сказал Джо. «Мы должны были подумать об этом, но мы можем опоздать. Я сказал Кариму в баре, и он сказал, что позаботится об этом. Я попытаюсь отозвать его.»
Бруно позвонил в спортивное кафе, которым управляют Карим и его жена Рашида, очень хорошенькая, хотя и сильно беременная. Рашида сказала ему, что Карим уже ушел из кафе, и она не думала, что у него был с собой мобильный. Черт возьми, подумал Бруно. Он быстро зашагал по узкому мосту, пытаясь добраться до парковки перед банком до того, как Карим попадет в беду.
Он знал Карима с тех пор, как тот впервые приехал в город более десяти лет назад неповоротливым и угрюмым арабским подростком, готовым драться с любым молодым французом, который осмелился бы напасть на него. Бруно уже встречал таких людей раньше и постепенно научил Карима тому, что он в достаточной степени спортсмен, чтобы вымещать свое негодование на поле для регби. Благодаря урокам регби два раза в неделю и матчу каждую субботу, а летом — теннису Бруно научил парня держаться подальше от неприятностей. Он привел Карима в школьную команду, затем в местную команду по регби и, наконец, в лигу, достаточно крупную, чтобы тот смог заработать деньги, позволившие молодому человеку-гиганту жениться на своей Рашиде и купить кафей. Бруно произнес речь на их свадьбе. Putain, putain, putain…
Если у Карима из-за этого возникнут неприятности, это может обернуться очень скверно. Инспекторы заставили бы своего босса надавить на префекта, который затем надавил бы на Национальную полицию, или, может быть, они даже связались бы с Министерством обороны и привлекли бы жандармов, которые должны были заниматься сельской преступностью.
Если они заставят Карима и Рашиду начать разговор, никто не знает, чем это может закончиться. Нанесение преступного ущерба государственной собственности означало бы прекращение действия лицензии Карима на продажу табака и конец его кафей. Он мог бы промолчать, но Рашида подумала бы о ребенке и могла бы расколоться. Это привело бы их к старине Джо и остальным членам команды по регби, и не успеете вы оглянуться, как вся сеть тихого городка Сен-Дени столкнется с обвинениями и начнет распутываться. Бруно не мог этого допустить.
Бруно осторожно замедлил шаг, поворачивая за угол у доски объявлений Коммуны и проходя мимо военного мемориала в ряды автомобилей, которые были выстроены перед CrйDit Agricole, как множество разноцветных солдатиков. Он поискал глазами жандарма Твинго, а затем увидел Дюрока, стоявшего в обычной очереди перед банкоматом банка. В двух местах позади него маячила фигура Карима, который мило болтал с Колетт из химчистки. Бруно с облегчением закрыл глаза и направился к дородному североафриканцу.
«Карим», — сказал он и быстро добавил: «Бонжур, Колетт», целуя ее в щеки, прежде чем снова повернуться к Кариму и сказать: «Мне нужно поговорить с тобой о расписании воскресного матча. Буквально на минутку, это не займет много времени». Он схватил его за локоть, попрощался с Колетт, кивнул Дюроку и повел свою упирающуюся жертву обратно к мосту.
«Я пришел предупредить вас. Я думаю, они, возможно, установили наблюдение за машиной, возможно, даже предупредили жандармерию», — сказал Бруно. Карим остановился, и его лицо расплылось в довольной улыбке.
«Я сам об этом подумал, Бруно, потом я увидел того нового жандарма, стоящего в очереди за наличными, но его глаза бегали повсюду, поэтому я остался позади него. В любом случае, дело сделано».
«Вы чистили шины, когда Дюрок стоял там!?»
«Вовсе нет». Карим ухмыльнулся. «Я сказал своему племяннику разобраться с этим вместе с другими детьми. Они подкрались и засунули картофелину в выхлопную трубу, пока я болтал с Колетт и Дюроком. Эта машина не проедет и десяти километров, как двигатель заглохнет».
ГЛАВА 3
Когда сирена, возвестившая полдень, начала пронзительно завывать над городом, Бруно вытянулся по стойке смирно перед мэрией и подумал, был ли это тот же самый звук, который возвестил о приближении немцев. На ум пришли кадры старинной кинохроники: ныряющие снаряды, люди, бросающиеся на помощь бомбоубежищам, победоносный вермахт, марширующий через Триумфальную арку в 1940 году, чтобы топнуть ботинками по Елисейским полям и начать завоевание Парижа. Что ж, подумал он, это был день мести, восьмое мая, когда Франция праздновала свою окончательную победу, и хотя некоторые говорили, что это старомодно и недружелюбно в наши дни в Европе, город Сен-Дени вспомнил Освобождение ежегодным парадом своих почтенных ветеранов.