«Не Тавернье. Он сказал, что закон должен быть беспристрастным».
«Беспристрастный между кучкой головорезов и несколькими законопослушными гражданами? Он, должно быть, сумасшедший. В любом случае, вы, кажется, разобрались с этим. Что-нибудь еще?»
«Кажется, мы немного продвинулись в работе над фотографией футбольной команды. Я буду держать вас в курсе».
«Это своего рода вспомогательный сюжет, Бруно, но продолжай в том же духе. Мы все еще ищем убийцу, и у нас нет других зацепок».
Повесив трубку, Бруно услышал в коридоре голос Мирей, приветствовавшей Мому.
Разве он не должен быть в школе в этот час? Он выглянул в коридор и увидел Мому, собирающегося зайти в кабинет Роберте, который занимался SйCu, оформлением документов по социальному обеспечению. Он помахал рукой, и Мому подошел пожать ему руку.
«Я не могу остановиться», — сказал он. «Я просто поднялся во время утреннего перерыва, чтобы подписать бумаги о закрытии отделения моего отца. Но я рад тебя видеть».
«Дай мне десять секунд, Мому. Я хочу показать тебе фотографию». Он подошел и взял факс со своего стола, без особой уверенности, что Мому может узнать кого-нибудь из них, но поскольку он случайно оказался здесь…
«Где, во имя всего святого, ты это взял?» Потребовал ответа Мому. «Это мой отец в молодости или его идентичный близнец. Как его зовут?» Он достал очки для чтения. Хусейн Будиаф, Массили Баракин и Джулио Вилланова. Будиафы — наши двоюродные братья, так что, я полагаю, это семейное сходство, но это поразительное сходство. А Баракин? Я откуда-то припоминаю это имя.
Вилланова — тот тренер, о котором он говорил. Но этот Хусейн Будиаф — я почти готов поклясться, что это был мой отец в молодости».
Бруно вздохнул, открыв свою почту и прочитав еще три анонимных доноса на соседей. Наименее приятным в поведении жителей Сен-Дени, как и в любой другой коммуне Франции, было то, что они с такой готовностью сводили старые счеты, донося друг на друга властям. Обычно письма отправлялись в налоговую инспекцию, но Бруно получил свою долю. Первым было обычное письмо от пожилой дамы, которая любила обвинять половину молодых женщин города в «безнравственности». Он хорошо знал старую женщину, бывшую экономку отца Сентаута, которая, вероятно, разрывалась между религиозной манией и острой сексуальной ревностью.
Второе письмо представляло собой жалобу на то, что сосед устанавливал новое окно в старом сарае без разрешения на планировку, причем таким образом, чтобы оно выходило на другие дома в деревне.
Однако третье письмо было потенциально серьезным. Это касалось неисправимого пьяницы Лона, которого уволили из парка развлечений за то, что он неумело повесил Марию-Антуанетту на гильотине и разрезал ее пополам, а не просто обезглавил, к большому ужасу наблюдавших за этим туристов. Они были еще больше потрясены, когда он пьяный упал на нее сверху. Сообщалось, что Лон работает в одиночку на одну из английских семей, которые купили старые развалины и были убеждены, что Лон может восстановить их за плату наличными, без налогов или страховки.
Он вздохнул. Он не был уверен, предупреждать ли Лона о том, что кто-то, вероятно, донесет на него в налоговую инспекцию, или предупредить английскую семью, что они впустую тратят свои деньги. Вероятно, он сделал бы и то, и другое, и рассказал бы англичанам о системе, при которой они могли бы легально и дешево платить работнику, работающему неполный рабочий день, и при этом пользоваться страховкой работников. У Лона была семья, которую нужно было содержать, так что Бруно лучше направить его на правильную сторону полиции. Он проверил адрес, по которому предположительно работал, в крошечной деревушке Сент-Феликс, где к нему поступило сообщение о краже сыров из фермерского сарая.
Он снова взглянул на письмо о преступном окне. Это тоже был Сент-Феликс; боже мой, подумал он, волна преступности в деревушке с населением в двадцать четыре человека. Он вздохнул, схватил свою шляпу, телефон и записную книжку, а также брошюру о легальном трудоустройстве работников, занятых неполный рабочий день, и ушел, чтобы провести остаток дня в рутинной работе сельского полицейского. На полпути вниз по лестнице он вспомнил, что ему понадобится фотоаппарат, чтобы сфотографировать окно. Полностью обремененный, он направился к своему фургону, мрачно думая о том, что на Изабель это не произвело бы большого впечатления, если бы она знала, как он обычно проводит свои дни.