– Куманек, – Филат поднялся навстречу Митьке. – Садись, куманек.
– Кумовья собираются. Ты, Митька, на кой пес притащился! – заворчал Никита, пряча поллитровку. – Ты ведь настоящий надувальный. Вот человек – всю жизнь в бедняках ходит и песенки поет. Подобрал ключи под советскую власть.
– Эх, я и забыл! – спохватился Филат, вынимая из кармана свежие огурцы. – Меня Матрена охалит за огурцы. Я ей говорю: «Скучно нам, старикам, вот и пробавляемся в риге огурцами! Хе-хе. Соберемся и грызем огуречки… Зайцы… А про эту влагу ии-ни. Жизнь, мол, нам однова дана: раз власть совецкая не хочет, чтоб мы жилы тянули, – огурчиками пробавляемся.
– Муха осенняя. – Никита выпил, крякнул и добавил, вытирая губы: – Нам, старикам, при колхозах самое добро. Пра. Живу я вот и торжествую. А водка хороша, не хуже царской.
– Нет! При царях водка была «уда крепчее, – возразил Филат.
– Ты чего бельмы таращищь на слеги? – Никита повернулся к Митьке.
– Не припрятать ли их, Никита Семеныч?
– Хо! Припрятать! Он все – припрятать. На днях у меня из-под амбара две бороны выволок – припрятать.
– Он у меня три бревна из овина утащил, – вставил Филат. – Слышь, все равно пропадут… Отдай ему, Никита, и слеги.
– Ну-у? Да ведь он обогатится, мы его раскулачивать придем… Пес с тобой, бери… Литровку притащи – с меня хватит. Я эти слеги на себе из лесу пер, дурак… Вот еще литровочка есть, – мечтательно закончил Никита и, распив пол-литровку, окончательно договорясь с Митькой, поднялся, раскрыл ворота риги: – Ну, куда стопы свои направим? Ты, Митька, беги от нас: ты молодой, народ увидит, скажет – пьянствуют. Не подрывай нас. Слеги нонче заработал и ступай. Куда пойдем? – спросил он Филата.
– Веди куда хошь, Никита Семеныч, – сказал Филат.
– Знаешь что, пойдем на «Бруски», – посоветовал Никита. – Аль нет, пойдем на опытное поле… там Стешка Огнева, мокрохвостка, чудеса делает. Сою хвалит… Соя – боб есть такой… Баит, из нее все можно делать и водку гнать… Может, выпить удастся. – И, подхватив Филата под руку больше для того, чтобы не упасть самому, Никита посоветовал: – Ты только вот что, перед Стешкой степенно веди себя: удивляйся всему, охай, ахай, хвали. Свет, мол, нонче только передо мной открылся… А то прогонит. Ругнешь – прогонит. Там порядки строгие.
Два кума вышли за околицу и направились на опытную сельскохозяйственную станцию, расположенную на макушке горы Балбашихи. Было еще совсем раннее утро, и стояла тишина – предвестник жаркого грядущего дня.
– А гляди-ка, клади явились в поле, – проговорил Филат. – Таких я сроду не видал, – он показал рукой на разбросанные клади ржи в полях. – Видно, под снег не хотят в нонешнем году пускать.
– А ведь они и нас с тобой скоро на цугундер возьмут, – задумчиво проговорил Никита. – Кирилл Сенафонтыч, племяш мой, – не без гордости подчеркнул он, – щель какую-нибудь придумает и нас с тобой воткнет, право слово.
На опытной станции ждали гостя.
Стеша, выпроводив посетителей, забилась к себе в лабораторию, перебирая экспонаты, развешивая их на стене и проверяя каждую мелочь, зная, что гость будет придирчив, и ежели что окажется не так, то ей же и придется краснеть. А Давыдка Панов распорядился заново размести дорожки, расчистить лужайки, привести в порядок клумбы.
– Цветы любит, – говорил он Фене, вертевшейся около него с утра. – Чудесный человек. Мы его все уважаем. К Кириллу Сенафонтычу не совсем по-доброму, а Богданова любим.
– Да ведь он вас не трогает, вот и любите.
– Как – не трогает?
– Не щелкает… А Кирилл иной раз по затылку залепит.
– Ты бы ушла от меня, Фенька! Ты сроду разбередишь… Ты скажи, за что его любить… За то, что народом помыкает?
– Не народом, а такими вот, как ты да Барма. Вы распустились.
– Убирайся, говорю, от меня. Чего ты все утро?
– А сколько человек приедет? – не унималась Феня.
– Сказано, три человека… Что ты сотый раз? – буркнул Давыдка. – Помещение велено на троих приготовить.
– А не на четверых? – спросила Феня, и Давыдка заметил, как она при этом игриво передернулась.
– Почему же на четверых? – удивился он. – Тебе, что ль, местечко? Ты не за Кириллом ли утямилась? Гляди у меня – узнаю, не посмотрю, что секретарь комсомола… отхлестаю за мое почтение. Ты то должна понять, – умоляюще заговорил Давыдка, – он мне, Ждаркин ваш, поперек горла.
– Мало ли кто тебе поперек горла! А где жить будут?
– В беленьком домике… в опытном…
– А-а. – Феня заломила руки и тихо зашагала по начисто разметенной дорожке вниз к зеленеющим луговинам.
В этот час два кума и вошли во двор опытной станции.
– Для нас размели? – спросил Никита и отряхнулся. – Гляди, кум, какое величие глазу открывается. Вот когда я один жил – и не замечал величие мира, а теперь – смотри: Давыд Петрович, гражданин с Бурдяшки, какое величие мира открыл. Ведь это все дела твоих рук, Давыд Петрович. Без нас, без мужиков, мир давно бы спотыкнулся, вверх тормашками полетел.
Давыдка вначале принял слова Никиты за издевку, но, вглядевшись, заметил, что Никита говорит серьезно, отряхивает свой пиджачишко, стараясь обойти расчищенные дорожки, не притоптать взрыхленного граблями песка, поверил и проговорил умиленно:
– Да, мир, ежели его в бане помыть, красивый. Только тех, кто его моет, не всегда во внимание принимают. Вон Степан Харитоныч Огнев. А не он ли мир расчищал?
– Что же это такое? – возмущаясь, произнес Никита.
– Ты бы опросил его, как советская власть живет, – Посоветовал Филат, легонько толкая Никиту.
У Давыдки вспыхнула лютая обида на Кирилла, и он, Не сдержав себя, вылил ее перед Никитой.
– Вон чего, – посочувствовал Никита. – Стало быть, где ни ковырнешь, везде болячка?
– Да… мир… ежели его в бане… именно ш-што-о, – начал Филат Гусев, памятуя наказ Никиты. – Мир… вот именно ш-што-о, ежели его ковырнуть… а то, бывало, все с нас да с нас, а с бедноты-то… и нет ничего.
– А где у вас товарищ Огнева, Степанида Степановна – мастерица знаменитая? – заторопился Никита, испугавшись, как бы Филат своей болтовней не выдал их замысла.
– В своем кабинете, – ответил Давыдка. – Только она ведь сегодня не принимает… Да ведь вас все равно не удержишь. – И, польщенный вниманием Никиты, Давыдка довел кумовьев до лаборатории.
– Видал, как надо дела обделывать? Без мыла мы с тобой пролезли… А не похвалили бы, – не пропустил бы этот косоногий головастик, – шепнул Никита, входя в лабораторию.
– Ухач ты, – Филат покрутил головой.
– Некогда… некогда… завтра приходите, – не отрываясь от экспонатов, проговорила Стеша.
– А мы и не потревожим вашу милость, – мягко откликнулся Никита. – Мы вот постоим и порадуемся на вашу милость. Ведь вы тб поймите: старички мы. Верно, силенки в нас еще лет на двадцать хватит… Так, не так ли? – обратился он к Филату. – Кум, бай. Так вот, а нас домовничать заставили, с ребятишками возиться, а мы хотим инициативу проявить, раз власть к тому призывает. Денек нонче выходной, дай, думаем, заглянем к нашему чудотворцу, поучимся уму-разуму… особо к сое.
Услыхав о сое, Стеша не стерпела, повернулась к кумовьям.
– А-а, Никита Семеныч! Тебя тоже соя завлекла?
– Зоей и мы хотим интерес иметь, – ввернул Филат, сурово глядя в спину Никиты.
– Не зоей, а соей, – поправила Стеша.
– А что она есть такое? Слух попер по нас, – спросил Филат.
– Соя есть…
– Это мы слыхали… и утруждать Степаниду Степановну намерения у нас нет. А вот скажи-ка, водку из сои угнать можно? – перебил Никита, уже зная, что теперь Стеша от них не отстанет.
– Спирт? – серьезно переспросила Стеша. – Спирт можно гнать.
– Можно, значит, водку гнать? – еще раз спросил Никита.
– Да, можно.
– Значит, пользительное вещество есть зоя, – согласился Филат.
Никита, обращаясь к Филату, прищелкнул языком:
– Видал? А ты не верил, – и к Стеше: – Он не верил, ему не верилось, – и, запнувшись, ласково заговорил: – Кто ты есть теперь такая, баба аль кто?