Волумний узнал стих из «Медеи» Еврипида[180]. Он улыбнулся. Когда-то в далекой юности они все — он сам, Брут, Стратон — любили играть в такую игру. Кто-нибудь один читал строчку или две из греческого автора, а остальные должны были назвать имя поэта, произведение и, по возможности, номер стиха. Следующий ход состоял в том, чтобы ответить на стихи другой цитатой, чтобы получилась видимость связного разговора.
— Еврипид, «Медея», стих 332-й, — не стирая с лица улыбки, проговорил Волумний.
Брут не заставил друга долго ждать:
На сей раз Волумний воздержался от комментария. Позже он говорил, что не мог вспомнить, откуда цитата.
На самом деле выбор Брутом стиха, в котором автор осыпал упреками Добродетель, наполнил сердце Волумния такой тоской, что он предпочел сослаться на забывчивость. Признаться людям, которые любили Брута и восхищались им, что их кумир в последние часы жизни отвернулся от своего идеала, утратил веру в высокие принципы?
Волумний заблуждался. Брут вовсе не чувствовал отчаяния. Вера не умерла в нем, она перешла в иное качество. Созерцание звездного неба наполнило все его существо глубоким покоем и какой-то небывалой, неведомой дотоле радостью.
Кто-то из стоиков учил, что боги посылают людям суровые испытания и беды с единственной целью — дать им испробовать свои силы, попытаться достичь вершин, которые недоступны счастливому. И боги радуются, видя, как человек, пройдя через эти испытания, обретает величие. Тогда его именуют героем.
Испытаний и бед на долю Брута досталось с избытком. Он стойко переносил их. И всегда старался делать свое дело как можно лучше. Он не достиг успеха, но разве божество требует от человека всегда побеждать? Нет, оно требует лишь, чтобы он сражался. Сражался до конца. Он думал, что на его слабых плечах лежат судьбы Рима и мира, и ужасался непомерной тяжести этого бремени. Теперь он понял, что судьбы Рима решаются не здесь. Где же? Далеко... Так далеко, что человеческому воображению не под силу и представить себе такую даль. Не за величие Рима он боролся. Не за честь Рима и не за его свободу. Он бился за собственное величие, за собственные честь и свободу. И в этой борьбе он победил.
Отчего же он должен отчаиваться? Пусть он не вполне понимает, в чем состоит воля небес, но он принимает эту волю — с ясным умом и кротким сердцем. Нет, не зря боги отняли у него все. Взамен они оделили его бесценным даром: позволили сохранить свое достоинство. Позволили помочь другим, его лучшим друзьям, понять, что нет в жизни ничего важнее достоинства.
180
Любопытно, но ровно через десять лет «виновник бед и скорбей» Брута Марк Антоний, оказавшись в гораздо худшем положении, неожиданно вспомнит эти же строки Еврипида.
181
Во всяком случае, именно так описывает последние часы жизни Брута Дион Кассий, у которого имелось под руками больше, чем у Плутарха, источников. По всей видимости, он опирался на «Мемуары» непосредственного участника событий Волумния, а также на воспоминания Мессалы, который встречался и говорил о них со Стратоном.