Но истинную причину своего бегства из Рима Брут не открыл никому, справедливо полагая, что его бы просто не поняли. Внимательно следивший за политическими событиями, он чувствовал приближение кризиса и ни за что на свете не хотел оказаться в Италии, когда этот кризис разразится.
В последние полгода Рим жил под знаком дурных предзнаменований. Ходили слухи о рождении уродов. Все лето бушевали грозы, и молнии били прямо в храмы и статуи великих людей. Небеса пролились кровавым дождем[39]. Ненастными ночами на улицах слышался странный шум, напоминавший звуки битвы — словно невидимые воины бряцали мечами, и их копья со стуком отскакивали от щитов.
В отличие от своего суеверного тестя, над которым смеялись даже его коллеги-авгуры, Марк не верил этим басням, горячо обсуждавшимся толпой на Форуме и рынках. Но он понимал: простонародье не случайно раздувает эти страшные слухи. Люди ожидали возвращения Цезаря в Италию и боялись его. Неизбежное столкновение с Помпеем означало гражданскую войну, новые проскрипции и новые преследования.
Брут не хотел участвовать в бойне. Он всей душой надеялся, что оба оставшихся в живых триумвира разберутся между собой, не вынуждая честных граждан[40] брать сторону одного или другого. Сервилия наверняка поддержит Цезаря, тогда как Катон и родственники жены предпочтут союз с Гнеем Великим. Марк окажется в клещах, в положении, из которого нет выхода. Напротив, в далекой Киликии, защищая восточные рубежи империи от парфянской угрозы, он сможет принести родине реальную пользу.
Срок проконсульства Цезаря в Галлии истекал весной 49 года. На следующий год он уже мог законно выдвинуть свою кандидатуру на должность консула, поскольку к этому времени прошло бы ровно 10 лет со дня его последнего избрания. Однако, лишившись империя, а вместе с ним и неприкосновенности в марте, он на 10 с лишним месяцев оказался бы беззащитным перед происками врагов, которые немедленно привлекли бы его к суду. Цезарь видел единственный выход — потребовать от сената, чтобы за покорителем галлов вплоть до нового избрания сохранились привилегии проконсула. В качестве предлога Гай Юлий ссылался на Помпея: почему он должен отдать свои легионы, если Гней Великий не отдает свои?
На самом деле этот довод выглядел не слишком весомо, ведь срок проконсульских полномочий Помпея оставался далек от завершения.
Всю осень 50 года сенат сотрясали бурные споры. Интересы Цезаря отстаивал Курион[41]. В поддержку Помпея, находившегося в Кампании, где он восстанавливал силы после тяжелой болезни, выступал действующий консул Марцелл[42].
39
Современная метеорология нашла объяснение этому феномену, в «кровавый» цвет дождь окрашивает приносимый ветром красный песок.
40
Определение «boni» (мужи чести) принадлежит Цицерону. Этим словом он в письмах называл слой граждан, которые в противостоянии обоих претендентов на диктаторскую власть видели угрозу свободе и лишние страдания для Рима. Выбор между тем и другим он приравнивал к выбору между Сциллой и Харибдой.
41
Это был тот самый Курион, который в годы первого консульства Цезаря играл роль вожака оппозиционно настроенной молодежи и скомпрометировал себя в деле Веттия. С тех пор Курион стал убежденным цезаристом — если только, как предполагает ряд историков, он не был им всегда. В этом случае придется признать, что в 59 г. он по приказу консула выполнял функции агента-провокатора.
42
Разные историки вину за развязывание гражданской войны возлагают, в зависимости от своих симпатий, то на Цезаря, выставляя его монстром лицемерия, сумевшим обвести вокруг пальца партию консерваторов, то на Помпея, возомнившего себя обязанным пресечь революционную угрозу, исходившую от Цезаря. Последний в этой трактовке предстает невинной жертвой, вынужденной защищаться. Однако некоторые действия, предпринятые «невинной жертвой» в месяцы, предшествовавшие гражданской войне, позволяют утверждать, что Цезарь прекрасно знал, что делает, и дальнейшие события отнюдь не застали его врасплох. Что касается партии консерваторов, то и она стремилась к вооруженному конфликту, полагая, что выход из сложившейся ситуации может быть найден лишь ценой ликвидации одного из соперников. Поэтому ответственность за развязывание войны несут многие римские деятели. Одни лишь «boni» — мужи чести, не желавшие вмешиваться в конфликт, действительно остались непричастны к зарождению катастрофы.