— Э-э, ножки. Разве только в твоей избе праздничный холодец готовят? Идем-ка, идем, кум, пока совсем не стемнело. — И кум Наум Второй потянул упирающегося кума Наума Первого подальше от заколдованного места.
…Была уже ночь, когда совсем отрезвевшие кумовья появились на том же обрыве снова, и, увидев на реке тоже самое, заспорили опять.
— Я ж в резон говорю тебе, кум: то не что иное, как Феньки. Ну, погляди. При свете луны теперь погляди. Феньки это иль не Феньки?
— Да, по всему видать, оне — Феньки. Но вот закавыка, кум. Откуда тут мост, железная дорога? Подле ваших Фенек железной дороги-то нет.
— Нет.
— А раз нет, значит, не Феньки, кум. Феньки надо искать. Идем-ка. Влево теперь пойдем. Не провалились же твои Феньки сквозь дно. Где-то они преспокойненько стоят.
Долго еще, пожалуй, искали бы кумовья запропавшие Феньки, если б к ним не подошел солдат с автоматом, взятым на изготовку.
— Доброй ночи, граждане! Честь имею представиться, — щелкнул он каблуками, — гвардии рядовой Клим Курочкин. Позвольте доложить, что до выяснения личностей вы задержаны.
— Как задержаны? Куда мы попали? — опешили кумовья.
— Куда вы и зачем попали — это мы сейчас разберемся. Попрошу любезненько пройти.
…Под охраной солдата кумовья спустились к мосту, по которому только что прошел воинский состав и танки. Мост еще поскрипывал, гудел. По обе стороны широких новеньких пролетов стояли, как на фронтовом понтонном, солдаты.
С микрофоном в руке подошел офицер в зеленом маскировочном халате. Солдат доложил:
— Товарищ капитан! У моста задержаны вот эти два подозрительных гражданина. С самого вечера тут ходят. То туда, то сюда…
— В чем дело, граждане? — подступил капитан. — Кто бы такие? Почему к мосту такой интерес?
Кум Наум Первый виновато снял кепку.
— Звиняемся, товарищ начальник. Здешние мы. Из деревни Феньки. Я, как прозывают селяне, Наум Первый. А это мой кум Наум Второй.
— Эх! — крякнул с досадой кум Наум Второй. — Да разве так докладывают?! Дай-ка я, кум, доложу. — Он одернул пиджак, ударил каблуком правого сапога о левый и, вскинув руку к кепке, доложил: — Товарищ гвардии капитан! Бывшие гвардейские саперы образца одна тысяча девятьсот сорок первого — сорок пятого года следовали из гостей в деревню Феньки, но заблудились. Находимся в самовольной отлучке от собственных жен три часа с гаком.
— Из гостей, говорите? Заблудились?
— Так точно, товарищ капитан! Пришли вроде бы сюда, да не сюда.
— Как не сюда?
— А так, товарищ начальник, — взялся объяснить кум Наум Первый. — Шел в гости к куму — моста не было. Не успели съесть гуся и пропустить по чарке — мост появился. Да не какой-нибудь там мостишко на утлых коробках. Таких я на фронте видел. А эвон какой! Шапка летит с головы.
— На каких реках наводили переправы? — спросил, улыбаясь, офицер.
— Так что на Волге, Дону, Днепре, Висле, — доложил Наум Второй.
— И далее до самого Берлина, — добавил Наум Первый.
Офицер, волнуясь, кашлянул в кулак, поднес ко рту трубку микрофона.
— Внимание! Внимание, товарищи понтонеры — участники учений! По нашему каркасно-металлическому мосту сейчас пройдут бывшие гвардейские саперы, наводившие переправы от Сталинграда и до Берлина! Слава им! Рав-не-ние на героев! Смирна-а!!!
Два кума Наума, вскинув руки к кепкам, звонко зашагали в ногу по отличному мосту, озаренному прожекторами.
На привале
Взвод расположился в дубняке. Под горбатым старым деревом развесившим чуть ли не до земли огромные сучья, сидела, стояла, лежала мотопехота. В темноте светлячками мигали цигарки. Агитатора Андрюху Чохина было не видно. Он сидел где-то в центре круга, но голос его, изредка прерываемый хохотом солдат, слышался хорошо.
— И вот, братцы, передают мне гонцы — к Нюське, моей невесте, стал быть, сваты на лучшей кобыле поехали из деревни Приськино. Приськинский этот жених, как я знал, так себе: щупленький, куцый, худокормленый, не то, что я, — первый в округе кавалер.
— От загибает! От загибает, — хохотнул кто-то. — А сам-то какой! Сам! Росток с куриный шесток.
— Да брысь ты. Не перебивай. Говори, Андрюха, рассказывай.
— Вот я и говорю. Жених так себе. Никакого виду. К тому ж к двадцати годам и лысину уже заимел. Но кто его батьку знает, что у Нюськи на уме? Так вроде бы преданна. Нежные слова шептала, поцеловать дозволила раз. Да! Честное слово, не вру. Было такое. Но все ж поцелуй поцелуем, а оторопь берет. А вдруг да дурь в голову ударит. Возьмет и даст согласие выйти за лысого замуж. Девчата они ведь иные глумны, как овечки. Лишь бы в двор поманили. А вы сами представляете — отдать Нюську какому-то лысому прохиндею мне ой как не хотелось. Был бы жених герой. Куда ни шло. Пусть будет счастлива. Меня тоже судьба счастьем не обделит. На Нюське свет клином не сошелся. И другие красивые есть. Но когда подумаешь, что этот недокормный будет у нее в мужьях ходить, то извиняюсь… Дудки ему! Бегу в сарай к своему мопеду, а у него мотор ни тпру, ни ну. К тому ж и цепь запуталась, будто на нем черт всю ночь катался. Что делать? Скачу галопом к директору совхоза. Новенькая «Волга» у него. На ней с шиком бы. Но увы!.. «Волга» укатила в город. Я на совхозный двор к конюху Гаврюхе. Гаврюха в наш совхоз откуда-то из цыганского табора заехал, ну и прижился. Обращаюсь к нему: так и так, мол, выручайте, дядя Гаврила. В моем расположении считанные минуты остались. Если через тридцать минут я не буду в Аниськино, мою милую Нюсеньку унесет лысый черт, а гордое мое сердце разорвется, как шрапнель над головой ротозея.