— На кого?
— В том-то и дело, что на париев, отверженных. На тех коров, что пьют на кухнях и не интересны никому.
— Что за несуразица? — возмутилась Анна.
— Вот сама у него и спросишь, — посоветовала Анастасия.
— У кого?
— У автора концепта. У нашего бога. У Меня Всеславича Зота. Вот к нему на прием и вручение верительных грамот ты записана на послезавтра. Пора тебе приступать к ванильной работе и к выполнению задания Границы, каким бы оно ни было.
— А почему послезавтра?
— Потому что завтра мы отправимся в город — по бутикам и оводам-стилистам. Будем делать из тебя лакшери-леди. А сегодня пора спать. В разных кроватях. На разных уровнях. Тебе наверх. Если хочешь, могу набрать тебе ванну.
— С пенкой? — восхитилась Анна.
— С пенкой розового цвета и со всевозможными солями для аромата, кожи и успокоения.
— Набирай! — шутливо приказала Анна своему гиду и наставнику, своей помощнице по заданию Границы и своей начальнице в сложной иерархии ванильного мира.
Анастасия отправилась по лестнице наверх, и Анна с удовольствием, ценя женскую красоту, наблюдала за грациозной походкой и переливами упругих ягодиц.
Часть 3. Разлука
«Разлука для любви, как ветер для пламени: слабое загасит, сильное воспалит».
1. Голос
Голос Анна услышала ночью. На Границе не было четкой грани между реальностями сна и яви — одно плавно перетекало в другое. Тем более ночи не следовали за днями, темное время суток не сменяло светлые часы. Не было на Границе звезд, планет, спутников, их вращений друг вокруг друга и вокруг собственной оси. Был только Хозяин, его свет, и вращение сабки вокруг него.
Разум, свободный от условных оков времени и пространства, порождал пленительные образы, которые в тот же момент находили воплощение в удивительной игре жизни. В ванильном мире все было иначе.
Вечер сменял день, за вечером следовала ночь. Беседа с Анастасией, ванна, постель, сон. Забытье. И в этом забытьи — обрывки видений, цветные лоскуты дневных переживаний, картинки, отчасти затушеванные тьмой беспамятства.
Частым гостем в царстве снов был Хозяин. Он приходил молча, жестами отдавал распоряжения, делал взмах тяжелой плетью и… все. В этот момент сны обрывались. Часто Анна во сне сворачивалась, как кошка, клубком у ног Хозяина, прижималась губами к его коленям, обхватывала его икры — и снова обрыв, в который сталкивали сабку коварная память или беспощадное утро.
Этой ночью Анна услышала голос. Глухой и далекий, словно музыка за стеной комнаты. Рваный и незнакомый, словно исцарапанная виниловая пластинка под иголкой проигрывателя, что перескакивает с трека на трек. Не было даже четкой уверенности, что говорил один человек. Анне поначалу казалось, что она подслушивает разговор двух или нескольких собеседников. Говорили о чем-то близком и понятном, но смысл ускользал, как пена от дырявой шумовки в закипающем бульоне. Анна нашла в себе волю сосредоточиться.
Нет, не было никакой беседы. Монолог. Говорил один человек. Мужчина. Очень одинокий, очень грустный мужчина. Тоска, что жила в далеких словах, была настолько глубока и неизбывна, что Анна слушала, еле сдерживая слезы. Мужской голос, напротив, был монотонен и сух, до полного равнодушия, словно радиоведущий читал в транскрипции незнакомый текст на незнакомом языке. И в монотонности этой одиночество и грусть сверкали, как драгоценные вкрапления в рудной породе.
Как только Анне удалось уловить первые лоскуты смысла, она больше не могла оторваться и, обратившись в слух, все больше утопала в ровных, как волны прибоя в штиль, накатах мужского голоса. И с каждым словом, с каждым предложением, с каждым новым периодом росло и крепло в ней удивительное, невозможное открытие.
2. Тоска
Где мои силы? Где мои желания? Где значения и цели? Где стимулы и долженствования? Где воля к действию и чувство жизни? Кода две реки сливаются в одной долине, они образуют единый величественный поток. Когда поток распадается на рукава, он мельчает и рискует иссохнуть под палящими лучами или затеряться в стоячих водах бескрайних болот, что так манят светлячками, но так вязки и бессмыслены.
Всемогущество обманчиво. Неприступные стены замка, миры, что рушатся по одному твоему слову, — лишь иллюзия защищенности. Власть над пространством и временем, чужие судьбы на кончиках пальцев, абсолютные истины на кончике мысли — все это непробиваемые доспехи на твоем теле, на твоем разуме до тех пор, пока не останешься беззаветно обнаженным перед неизбежностью утраты. Пока не понимаешь, что нет главного, — ее на кончике твоих ресниц; ее на кончиках твоих пальцев.