Мы спорим уже не первый и не второй раз. Я заранее знаю все, что скажет Прут. И все-таки говорю:
— Но ведь труд труду рознь. Есть труд разведчика, труд пулеметчика и есть труд кашевара или, допустим, следователя.
— Если бойцы останутся голодными, часть потеряет боеспособность. Так что труд кашевара необходим. А труд следователя...
Ты помнишь, Алеша, как два месяца назад в штабе получили почту и не досчитались одного места с секретными документами? Тогда еще оказалось, что ротозей-фельдъегерь заснул в дороге и не заметил, как целый мешок у него вывалился из кузова «пикапа». Хорошо, что Клименко так быстро во всем разобрался, пошел по следу и нашел пропажу в кювете. Ну, а если бы секретная почта попала в руки врага?
Я пожимаю плечами. Мне не хочется больше спорить. Нет, я не согласен с Прутом. Но мне жаль, что я его так задел, поставив рядом следователя и кашевара.
Выхожу на улицу. Падает, падает снег. Странно, в каких-нибудь восьми километрах от линии фронта такая тишина. Вот уже скоро месяц, как немцы не бомбят поселок, впрочем, здесь нечего больше бомбить. Груды камня, дерева, стекла, разбитые кирпичные заборы... А над всем этим, как кладбищенский памятник, — обезглавленная водонапорная башня.
...Нет, я, наверно, никогда не соглашусь с Прутом, но и объяснить ему это тоже никогда не смогу.
Я мечтал стать следователем очень давно — лет с двенадцати. Точней, с той ночи, когда прочел приключенческую повесть Рудольфа Собачникова «Свет в развалинах».
Нет, конечно, я не очень-то верил в чудесные подвиги героя повести Антона Львова. Но я верил в то, что профессия следователя — самая интересная и опасная...
Ну, что я могу объяснить Пруту?
Когда я, студент-первокурсник, говорил знакомым девчонкам, что буду следователем, они спрашивали с восторгом:
— А это очень опасно?
Сестра, провожая меня на фронт, умоляла, чтобы я все-таки берег себя. В том, что самые опасные дела будут поручаться именно мне, она, разумеется, не сомневалась.
Три месяца я на фронте, а что сделал?
Я вел дело о халатном обращении с казенным имуществом. Разоблачил интенданта, укравшего бочонок спирта. Вот и все. М-да. Маловато.
Я возвращаюсь в комнату прокуратуры.
Прут, повернув ко мне голову, спокойно говорит:
— Только что позвонили: из восемьдесят второго полка исчез боец Духаренко. Возьми дело, Алеша.
— Хорошо, Лев Ильич.
Справка с гербовой печатью
В роте, где служил Духаренко, мне рассказали следующее.
Месяца два назад в дивизию пришло пополнение: сотни полторы разнокалиберных новобранцев, одетых пока еще во все сугубо штатское, вплоть до шляп и галстуков.
Эти люди были призваны на военную службу в последнюю очередь из районов, которым угрожала оккупация. Большинству из них было лет по сорок — возраст, когда при всем желании нелегко привыкнуть к армейским порядкам.
Среди подобных новобранцев Духаренко резко выделялся.
Он был недавно освобожден по амнистии из тюрьмы, где сидел не то за кражу, не то за аферу. Потом, по его словам, попросился на фронт, и пока их маршевая рота находилась в пути, не раз поражал окружающих своей лихостью и отчаянностью.
Но когда рота попала на фронт, сорвиголова Духаренко всем на удивление оказался далеко не смельчаком.
Он бесстрашно пререкался со всеми начальниками по любому поводу, смело нарушал воинскую дисциплину, но стоило только просвистеть пуле или неожиданно где-то грохнуть снаряду, как Духаренко мгновенно терял всю свою самоуверенность и чуть ли не на четвереньках спешил в укрытие. В конце концов его перевели в обоз.
Мог ли такой вояка перебежать к фашистам? Вряд ли.
Для этого нужно было перейти линию фронта, то есть переползти сто — двести метров «ничейной земли» каждую секунду рискуя получить пулю в лоб.
Возможно, Духаренко похищен вражеской разведкой? Такие случаи на фронте бывают.
Но вот беда: вместе с Духаренко исчезли некоторые его личные вещи, включая безопасную бритву — предмет не столь уж необходимый для фашистской разведки. Да и находился Духаренко не на переднем крае обороны, а в довольно прочном тылу.
Значит, наиболее вероятной является третья версия: Духаренко просто дезертировал.
Что мне оставалось делать?
Я не знал, в какую сторону он мог податься. Семьи у него не было, родных тоже. Поэтому я ограничился тем, что допросил свидетелей из числа его однополчан и на всякий случай послал запрос в город, где Духаренко сидел в тюрьме.