И, черт возьми, ей удавалось это – тянуть.
Я сопротивлялся.
Я боролся с ней.
Но я сдался.
Я завладел ее губами несколько месяцев назад, пробуя то, что стало моим новым любимым вкусом.
Но наш город – сложное место, и любой шаг проще вообразить, чем сделать, так что я не должен был удивляться, когда не прошло и двух минут, как раскрылась ложь.
И ложь была слишком большая, чтобы ее можно было простить.
ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА НАЗАД Я УЗНАЛ, ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ ДОЧЬ, КОТОРАЯ родилась и была спрятана от меня.
К тому времени как я нашел ее, моей дочери было два месяца.
А сегодня я узнал, что блондинка, на которую я имел виды, знала о моей малышке раньше меня и не сказала ни слова.
Если так подумать, эта блондинка, я тогда не был с ней знаком, так обязана ли она быть преданной мне?
Даже самую малость нет, а я не хочу ничего, чего бы я не заслужил.
Это чистая правда.
Так почему, черт возьми, ее предательство жалит, как порез в груди, как будто она уже занимает там место?
Она не занимает.
И не займет.
Потому что, хотя она, возможно, и не была мне должна тогда, она чертовски должна сейчас.
Я захлопываю дневник и раздраженно бросаю его на пол; мой взгляд устремляется в темный, пустой коридор. Коридор, который теперь ведет к ее спальне.
Сначала она боялась переезжать сюда – только дурак будет спокойно чувствовать себя в окружении волков, особенно когда один из них остался голодным и злым, верно?
По крайней мере, так подсказал бы здравый смысл.
Но почему тогда маленькая лгунья поднималась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки за раз, и почему, получив предупреждение держать ухо востро, она так легко заснула?
Проведя руками по лицу, я роняю голову на спинку кровати и тянусь за тяжелым кастетом, подаренным отцом, когда мне было семь.
Подношу его поближе к лицу, рассматриваю якорь, выгравированный вдоль изгибов, идеально совпадающий с татуировкой на моих костяшках пальцев, и читаю надпись.
Семья – это не только общая кровь.
Слова, которыми живут и дышат все Брейшо. Для нас это еще один способ сказать: никогда не доверяй слепо и не проявляй лояльности к тем, кто этого не заслужил. Не обязательно быть родственниками по крови – важно быть близкими по духу.
Если бы только лгунья-блондинка понимала такие вещи.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох, чтобы расслабиться, но не проходит и двух секунд, как я слышу тихий щелчок поворачивающейся ручки где-то в коридоре. На мгновение мне кажется, что показалось – в конце концов сейчас в три часа ночи, – но затем…
Шаги?
Да, шаги, и они все ближе. Я хорошо их слышу, потому что дверь моей комнаты открыта.
Это она… Я делаю вид, что сплю. Она застывает на месте и смотрит на меня – я вижу это через опущенные ресницы.
Она поворачивается, на цыпочках пересекает коридор и заглядывает в комнату напротив моей. Это комната моей дочери, и там тоже открыта дверь.
Зачем ей подглядывать за моей дочерью? У нее нет права к ней приближаться. Она поступает глупо.
А может быть, смело?
Ее рука лежит на дверном косяке, она наклоняется вперед.
Я быстро вскакиваю и за секунду до того, как она пытается войти к Зоуи, хватаю ее за обе руки и прижимаю к стене.
Она знает, кто стоит за спиной, и поэтому не оглядывается, только задерживает дыхание.
Мы оба молчим.
Напряжение нарастает, сгущая воздух. Влечение и ненависть – это то, что чувствую я.
Но и она тоже. Наверное.
Я придвигаюсь ближе, и пальцы на ее босых ногах поджимаются.
Она напугана? Нервничает?
Возбудилась?
Мой член – еще как.
По крайней мере, ей должно быть не по себе.
Мы открыли ей дверь в наш дом, хотя чужакам сюда путь заказан, и она вошла, пряча ложь под своим мешковатым худи.
Она – мастерица прятать от других свое истинное лицо, свои мысли, свою правду.
Я приближаю губы к ее уху.
Она примерно на голову ниже меня, так что мне приходится наклониться.
В паху разгорается огонь, когда ее пальцы дергаются.
Я знаю, что каждое мое движение вызывает в ней реакцию.
– Что ты здесь делаешь? – шепчу я.
– Я проснулась и не смогла снова заснуть… Решила проверить, как она.
От ее слов у меня под кожей закипает гнев, но я сдерживаюсь и кладу руки ей на бедра. И тут же внутренний голос недовольно шипит, что им там не место.