— Я не уверен в Брюнетьере. Надо повидаться с ним. Если я подпишу контракт, то окажусь связан.
Это прозвучало неубедительно, и он заставил себя сказать:
— Клем, я боюсь даже самой тонкой цепи...
Она улыбнулась.
— Ничего. Я понимаю.
— Правда, Клем?
Он взял её за руки.
— У нас нет права распоряжаться жизнью друг друга.
Почему она это сказала? И ему внезапно вспомнилось, как они шли по улице Дюлон, как он сказал эти самые слова и впервые причинил ей боль.
— Я всегда знала, что это близится, любимый, — нежно произнесла она. — Ничего. Я очень рада тому, что было у нас.
— Клем... я неудачно выразился. Я не хочу...
— Не надо. Возможно, мы были слишком счастливы, Ги, — сказала она. — Пойду помогу Франсуа уложить твой чемодан. Он иногда забывает рубашки.
Она шагнула вперёд, быстро поцеловала его и вышла.
Слишком счастливы? Может, в этом и крылся секрет? Клем знала очень много его секретов. Париж был пыльным, людным, неопрятным; зрители Выставки толпились по нему всё лето, и он стал походить на город, только что покинутый побеждённой, голодной и мстительной армией. На улице Моншанен стоял невыносимый шум от телег, фиакров и ротозеев, бродящих по красивым кварталам в промежутках между бесконечными посещениями Выставки.
К Ги вернулось прежнее беспокойство, и в квартире он чувствовал себя как в клетке. Наутро после приезда он отправился на авеню Фридланд. Желание видеть Эммануэлу внезапно стало невыносимым. Разобраться в его причине он не пытался. Возможно, ему требовалось изгнать из памяти образ Клем, обрести какое-то душевное равновесие. От простого к сложному: возможно, раз ушёл от одной, нужно ринуться к другой?
Эммануэлу он нашёл лежащей на диване под защитой собак, словно она ожидала кого-то из «трупов». Протягивая руку для поцелуя, графиня выглядела более ослепительной, суровой и недосягаемой, чем когда бы то ни было.
— Почему вы не появились вчера в Коллеж де Франс[114]? Ренан[115] был великолепен. Но вам это неинтересно.
— Я не ожидал застать вас в Париже.
— Почему? Из-за Выставки? Дорогой мой, я каждый день вожу туда своих собак. Запахи там бесподобные. Истинное наслаждение.
Графиня, как всегда, мучила его. Капризность делала её ещё более желанной.
— Эммануэла, почему не понюхать на его... — Он спохватился и начал сначала, выделяя каждое слово: — Почему — не поехать — на юг. Париж несносен. Моя яхта...
— Как я могу?
— Можно отправиться в Италию. Яхта просторная. Погода будет замечательной. Бросайте всё, и едем.
— Вы серьёзно?
— Ну конечно. Эммануэла, послушайте, это будет бегством, приключением, избавлением от здешнего круга. Можно уплыть в Испанию, остаться там до весны. Даю слово, не пожалеете.
— Ники, поди сюда, — позвала она одну из собак, словно совершенно не слушала. — Дорогой мой, это невозможно. Почему вы решили, что я соглашусь...
— Но почему же нет? Вы никогда не давали мне понять, что я буду нежелателен в подобных обстоятельствах.
Она поглядела на него с лёгкой улыбкой. Пожала плечами, словно отвергая невысказанную мысль.
— Но ведь существуют условности, которыми я не могу пренебречь. И не вижу в том необходимости. Это было бы восхитительно и потому не понравилось бы мне.
— Понравилось бы, и уж вы-то совершенно не думаете об условностях.
— То, что так считают, служит... — Она не договорила.
— Вашей защите, хотите сказать?
— Кроме того, об этом сразу же узнали бы все, а скрывать это мне бы не хотелось. Последствия были бы неприятными для нас обоих.
— Я не... не бес...
На сей раз графиня рассмеялась над его запинанием, она открыто смотрела ему в лицо, но ничего не говорила. Ги торопливо сказал:
— Ну и прекрасно, раз не хотите скрывать. Эммануэла, позвольте мне всё же попытаться убедить вас. Поедем.
— Мой дорогой Ги, не представляю, как это возможно.
— Хорошо. Если б вы согласились, это могло бы оказаться очень опасно, во всяком случае для меня. Я примиряюсь с тем, что вы не поверили ни единому слову.
— Загляните ко мне завтра, — сказала она. — Поедем покатаемся.
— Видимо, загляну, завтра или поза... послезавтра.
Графиня рассмеялась снова. Потом сказала:
— Ерунда. С этим можно подождать неделю. Я хочу видеть вас здесь.
Ги ушёл. В фиакре он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза; голова его раскалывалась от боли.
115