— А?.. — но Степан уже почти взял себя в руки и не желал терять только что вновь обретенной свободы воли.
— Вот, — кивнул Матвеев на черный кожаный футляр, который, войдя в гостиную, оставил на стуле около двери.
— Тромбон, — кивнула Кейт и лучезарно улыбнулась. — Но я не умею играть на тромбоне, баронет. На гитаре…
Однако Степан не дал ей продолжить — железо следовало ковать, пока слюни из пасти не потекли.
— Это самозарядная винтовка, — сухо объяснил Матвеев и, вернувшись к двери, взял футляр в руки и продолжил:
— Чехословацкая, Zbroevka Holek… модель 1929 года. С магазином на десять патронов.
— Мне это ни о чём не говорит… — слукавив, Ольга приняла тон, предложенный Степаном. — Покажи.
Тихо и напрасно радуясь, что так просто отделался, Степан поставил футляр на стол, щелкнул замками.
— Автоматическая? — с ироническим сомнением в голосе спросила Ольга, рассматривая разобранную для удобства переноски винтовку.
— Самозарядная, — ворчливо поправил ее Степан. — У тебя будет пять выстрелов…
— Почему только пять? — удивилась Ольга. — Ты же сказал что магазин на десять?
— Времени не будет, — Степан вытащил из кармана пачку сигарет и, не торопясь, закурил. — Дай бог, чтобы и на пять хватило. Постреляешь и бросай. Главное ноги вовремя унести.
— Так на ней же мои отпечатки будут. Впрочем… — она задумчиво пробежалась пальцами по спусковой скобе… — У меня есть пара таких тонких перчаток… лайка…
— Я об этом тоже подумал, — кивнул Степан. — Вот держи.
— Секс-шоп ограбил? — усмехнулась Ольга, беря в руки пару черных перчаток из тонкой резины. — Это же латекс, верно?
— Верно. Хирургические, но, в принципе, Витя сказал, что можно было бы и презервативы на пальцы…
— Вы извращенец, Степан! — сделала большие глаза Ольга. — Презервативы… на пальцы… Содом и Гоморра! — Ольга подняла свою аристократическую руку к глазам и, как бы близоруко прищурившись, начала внимательно изучать свою изящную кисть, демонстративно шевеля длинными тонкими пальцами. — Я таких размеров и не встречала ни разу… Но, доверяю опытным мужчинам, и готова… эээ… положиться на вас!
— Я не извращенец, — улыбнулся Степан, но тут же стер улыбку с губ. — Я практик, впрочем, решай сама, в чем тебе легче стрелять, но учти, много времени у нас не будет. Отстреляешься, бросай ствол и уходи. Там ведь еще и дорогу придется искать…
— Найдем, — беспечно отмахнулась Ольга. — Мне вообще несложно. Сброшу комбинезон, суну его в сумку и… Ты бы поверил, что такая женщина, — она сделала плавное движение рукой со все еще зажатой в ней перчаткой и качнула бедром. — Что такая женщина способна стрелять с крыши дома в живых людей?
— Нет… но, как учит нас французский кинематограф, на такое способны даже малолетние нимфетки, и я не стал бы полагаться на то, что во французской полиции, не в кино, а в реальности, полно идиотов. Ладно, — он взглянул на часы. — Мне надо идти, да и тебе, по-моему, тоже. Завтра с утра придет Витя или… родственничек твой, — чуть улыбнулся он. — В общем, кто-нибудь придет и поможет тебе разобраться с устройством. Потом съездите загород, пристреляешь инструмент…
— Пристреляю, — кивнула Ольга, закрывая футляр. — Иди уже, Стёпа. Мне еще переодеться надо… — и чуть слышно бросила ему в спину. — Зануда прилизанный.
11.02.36 г. 23 ч. 10 мин.
— Такси!
Сергеичев вильнул к тротуару и остановил свой старенький "Барре" двадцать девятого года напротив сильно подгулявшей пары. В ярком свете фонаря хорошо были видны "блестящие" глаза рыжей дамочки, да и ее рослый кавалер, хоть и стоял уверенно, но чувствовалось — для этого ему приходится прилагать некоторые и, возможно, не такие уж и малые, усилия.
— Я требую продолжения банкета! — дама говорила по-французски, как парижанка, но наметанный глаз Ивана Денисовича отметил несколько черт, указывавших на иностранное происхождение красавицы. А женщина, и впрямь, была красива, и не расхожей растиражированной красотой дамских мастеров и дамских же журналов, а той высшей пробы красотой, что есть дар божий, и никак не меньше.
У Сергеичева, который когда-то давно — то ли в иной жизни, то ли и вовсе во сне — закончил философское отделение Дерптского университета, иногда случались моменты "просветления", и тогда парижский таксист и штабс-капитан русской императорской армии начинал думать как студиозус, ничем иным в жизни не занятый, кроме как рассмотрением идей и символов.
— Любезный? — вопросительно поднял бровь мужчина. Сейчас "кавалер" не казался уже ни расслабленным, ни умиротворенным. Тот еще тип, но парижские таксисты и не таких видали, а русские офицеры видали их всех в гробу.