Не верят искренности поступка Геккерена и пушкинисты - уж очень всё было шито белыми нитками. В самом смешном положении оказался, конечно, Дантес, который должен был вступить в невыгодный для себя брак (Екатерина Николаевна была старше его годами, некрасива, почти без приданого и наследства). Казалось, что Пушкин поразил соперника без дуэли. "Я заставил вашего сына, - писал он Геккерену по поводу женитьбы француза, - играть столь потешную и жалкую роль, что жена моя, удивлённая такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самозаслуженном..."
Недостатка в суждениях и выводах после объявленного сватовства Дантеса не было, но сам Геккерен (пружина заговора) мог с удовлетворением констатировать в те дни (потирает он руки на том свете и до сих пор): никто не понял истинной причины внезапной женитьбы его "сына", никто не увидел грядущих преимуществ, вытекающих из нового положения Дантеса как члена семьи Гончаровых. А чем больше было разговоров, чем больше выдвигалось версий, "объясняющих" эту загадочную историю, тем безопасней чувствовал себя интриган.
И опять повторилась знакомая ситуация - никто не поверил в искренность поступков Геккеренов и в то же время никто в течение 150 лет не задался всерьёз вопросом: а в чем же, всё-таки, истинная причина этого нелепого поступка? Теперь, когда следствие по делу об убийстве Пушкина возвращается с ложного пути на истинный, необходимо окончательно решить этот вопрос. Да, скоропалительное сватовство было вынужденным, но причиной тому были только решительные шаги Пушкина. Никто, даже сам Бог, не заставил бы злоумышленников совершить этот безумные поступок, если бы дело было только в настойчивости русского поэта. На брак с Е. Н. Гончаровой они решились в рамках того же адского плана уничтожения Пушкина. Как и история с "усыновлением", женитьба, хотя и состоялась формально, была подлым обманом, в первую очередь, русской девушки Гончаровой, а также семьи Пушкина, семьи Гончаровых, и всего столичного общества. И "невеста" намеренно была выбрана не где-то ещё (в Петербурге было много незамужних - богатых и бедных), а именно в непосредственной близости от семьи поэта. Ближайшее будущее показало, что "нет, худа без добра" и новые позиции Дантеса значительно облегчили ему и его "отцу" проведение в жизнь коварного плана. Поведение Дантеса после свадьбы, вспоминал позднее Н. М. Смирнов, "дало всем право думать, что он точно искал в браке не только возможность приблизиться к Пушкиной но также предохранить себя от гнева её мужа узами родства".
Пушкин против Геккерена.
Общество было усыплено "благородным" поступком Дантеса и сознанием их Геккеренов - "невиновности". Поражением наглого француза был доволен и Пушкин. Но в отличие от других, он не был усыплен женитьбой Дантеса (о чём писали многие пушкинисты, тем самым, уводя в сторону объективное следствие), его месть врагам была удовлетворена лишь частично, он - к чести великого русского поэта и человека - продолжал разоблачение гнусной игры Геккерена, несмотря на уговоры Жуковского и советы друзей. Недаром Пушкин назвал брак Дантеса с Е. Н. Гончаровой (согласно словам саксонского посла Люцероде) "делом змеиной, способной на происки, хитрости двух негодяев". Теперь целью Пушкина было поразить "отца", т. е. нанести удар по центральной фигуре заговора.
21 ноября он отправил письмо царю, в котором объяснил ситуацию, не скрывая, конечно, главного, - чем занимался в Петербурге посол Голландии. Для следователя-пушкиниста будет небезынтересно узнать, что это письмо явилось одной из причин столь долгого блуждания следствия по ложному пути. А случилось это оттого, что одна из фраз этого французского письма была переведена на русский язык неверно. Речь идёт о словах: "Тем временем я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерена, о чём считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества". Более тщательный перевод говорит о большей осведомлённости поэта в ситуации, сложившейся в Петербурге в 1863 г. в придворных кругах Петербурга.
Фраза эта должна быть переведена: "... я убедился, что это анонимное письмо от г-на Геккерена и считаю необходимым предостеречь правительство и общество". Употреблённый Пушкиным глагол имеет основным значением предупреждение и переводится "предупредить", "предостеречь от опасности". Самый Факт обращения Пушкина к царю после анонимных писем, смысл и характер письма потребовали иного перевода этой фразы. Канцелярских оборотов "письмо исходило" и "довести до сведения"' поэт не применял, письмо его вызвано чувством гражданского долга, обеспокоенностью тёмной деятельностью иностранного посла, желанием сообщить правительству о цели, которая скрывалась за странным поведением голландца, - ведь в анонимных письмах делались недвусмысленные намёки на Николая Павловича. Заговор Геккерена, как бы говорил Пушкин, направлен, по крайней мере, против двух самых известных в России людей. Абсурдно было бы предполагать, как это делают некоторые пушкинисты, что письмо Пушкина к царю было лишь просьбой о защите его семьи от преследований Геккерена. За себя поэт мог постоять (и постоял!) и сам.
Теперь известно (из камер-Фурьерского журнала), что после этого письма Николай I дал Пушкину 23 ноября аудиенцию. Что поэт сообщил лично императору, неизвестно; известно лишь, что Николай I взял с Пушкина слово, что при повторении конфликта с Геккереном он непременно сообщит об этом ему - Государю. Печально не только то, что поэт не сдержал слова (почему он этого не сделал, ещё предстоит выяснить), неприятно ещё и то, что при разговоре Пушкина с царём присутствовал масон Бенкендорф, и он должен был намотать себе на ус все нелестные эпитеты, сказанные поэтом в адрес его друзей-масонов.
О том, что Пушкин не просил защиты у царя, а имел цель значительно большую, свидетельствуют заключительные строки его не отправленного письма Геккерену от 17 -21 ноября. "Дуэли мне теперь недостаточно, - писал он. - И каков бы ни был её исход, я не сочту себя достаточно отомщённым ни смертью вашего сына, ни его женитьбой, которая совсем походила бы на веселый фарс (что, впрочем, меня весьма мало смущает), ни, наконец, письмом, которое я имею честь писать вам и которого копию сохраняю для личного употребления. Я хочу, чтобы вы дали себе труд и сами нашли основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого жалкого дела, из которого мне легко будет сделать отличную главу в моей истории рогоносцев". В те же дни Пушкин сказал В. А. Соллогубу: "С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте", вот как широк был план Пушкина, и какую жалкую роль должен был играть во всём этом Геккерен.
Но поэту не дали возможности действовать, его успокоили, обнадёжили (царь, Жуковский и др., а также состоявшаяся 10 января 1837 г. свадьба Дантеса, в которую поэт не верил до последней минуты.). "Вы биты по всем пунктам", - писал поэт Геккерену в ноябре 1836 г. К сожалению, это всё было только на бумаге, тогда как в жизни жалкую и потешную роль играл только Дантес, но не Геккерен, он не сказал ещё своего последнего слова. Более того, если голландский посол точил нож на Пушкина и раньше, то теперь, после того, как поэт принудил Дантеса к скоропалительной и неприятной женитьбе, а на Геккерена "нажаловался" царю, он должен был возненавидеть его ещё больше и продолжить своё грязное дело с удвоенной энергией. Разоблаченный им, он теперь совсем не боялся, у него было надёжное алиби: мой "сын", дескать, женат, и все претензии Пушкина к его поведению и поступкам это просто безумие африканской обезьяны.
Расправа.
Всего 15 дней(!) понадобилось Геккерену, чтобы покончить с этим делом: преследования Дантесом Натальи Николаевны возобновились тут же после свадьбы с Е. Н. Гончаровой; одновременно "отец" распустил очередную порцию анонимных писем и сплетен (о "домогательствах" Натальи Николаевны, о "рыцарстве" Дантеса, о "грехе" Екатерины Николаевны, о "связи" Пушкина с Александрой Николаевной и т. п.) и уже 25 января Пушкин послал оскорбительное письмо голландскому послу. Заметим, не Дантесу, а главному деятелю этой подлой игры. Мешкать далее и ждать другого удобного случая было нельзя, удача сама шла в руки заговорщиков. Оставалось только подготовить Дантеса к поединку. Да, роль этого человека была незавидной. Вслед за женитьбой, свалившейся на него, как снег на голову, его теперь, возможно, ожидает смерть, поскольку было ясно, что Пушкин ни на какое примирение не пойдёт. Вот чем оборачивалось приобретение второго "отца"! Трудно проникнуть в душу француза и сказать, были ли каким-нибудь утешением для него уже полученные блага (баронское достоинство, герб Геккерена, деньги, место офицера в гвардейском полку, доступ в самый высший свет) и обещание будущих наград от масонов (например, получение наследства от Геккерена) за жертвы, которые он должен был принести. Женитьбу на нелюбимой девушке можно было ещё как-то "поправить" в будущем, но, как и чем поправить смерть? Слабым утешением для него служили слова Геккерена о том, что "сын" должен, дескать, "постоять" за "оскорблённого отца", которые сам по положению своему не мог стреляться. Много позже Дантес говорил В. Д. Давыдову в Париже, что он "и помышления не имел погубить Пушкина", а "вышел на поединок единственно по требованию Геккерена, кровно оскорблённого Пушкиным".