Константин Никанорович Павловский происходил из династии известных медиков. Его старший брат, Евгений Никанорович, был академиком, младший, Василий Никанорович, занимал высокую должность в действующей армии.
Генерал Павловский проводил проверку со знанием дела, интересовался организацией нашей работы, вносил дельные предложения, особенно касающиеся выноса раненых с поля боя. За период пребывания в медсанбате он привык к нашему ритму жизни. Константин Никанорович был человеком общительным, одиночества не любил и всегда старался дождаться нас с Костей Кусковым, который тоже жил в этом же доме, чтобы вместе поужинать.
В тот вечер мы снова собрались за столом. Константин Никанорович поинтересовался результатами моей поездки в части. Я рассказал, что проверка дала положительные результаты. Потом, памятуя о просьбе командира медсанбата уговорить Павловского уехать в тыл, я поведал о сложившейся в полосе дивизии обстановке.
— Что ж, — сказал он, — значит, опасаетесь за жизнь генерала…
— Сейчас, наверно, уже не до проверок, бои надвигаются тяжелые, — осторожно вставил я, боясь обидеть Павловского. — Все врачи будут заняты на потоке…
— Ну ладно. Действительно, находясь здесь, буду только от дела людей отрывать. Да и ясна мне уже вся картина, пора ехать.
После ужина я разыскал командира эвакоотделения гвардии старшего лейтенанта медицинской службы Василия Мялковского и приказал ему подготовить к немедленной отправке раненых, поступивших во второй половине дня.
— Выехать нужно сегодня, — сказал я. — По дороге проводите до санотдела армии генерала Павловского.
Едва машины с ранеными отъехали, как появились новые, уже из полков. Я посмотрел на часы, было около 23-х. Подошел к офицеру о перебинтованной рукой, поинтересовался, что с ним.
— Большой палец ампутировали, — ответил офицер и прибавил: — Как же не вовремя… Готовится враг ударить, по всему видно, готовится. Я сам наблюдал, как перед позициями моей роты немецкие танки выходят на исходные… А за высотками тоже гул моторов. Не сегодня завтра начнут.
Офицера увели на перевязку, а я отправился в операционную. Когда закончил работу, перевалило за полночь. Надо было успеть отдохнуть перед завтрашним днем, который обещал быть горячим.
В 8 часов утра меня попросил прийти в перевязочную ординатор хирургического взвода Г. М. Яловенко. Шел по морозцу, вслушивался в тишину, и казалось, что все вчерашние тревоги напрасны.
В перевязочной увидел раненого. Я быстро приготовился к работе, подошел к столу и определил, что у доставленного с передовой проникающее ранение в живот, но он вполне, как говорят медики, операбелен. Встретивший меня Яловенко ушел по своим делам, а я отдал распоряжение готовить операцию и через несколько минут начал ее. За час успел ушить два раневых отверстия тонкой кишки и ревизовать другие органы, но дел еще оставалось немало.
Вновь появился Яловенко. Он был чем-то встревожен, и я поинтересовался, что стряслось.
— Приказано срочно эвакуироваться, — сообщил Яловенко. — Начинаем свертывание медсанбата.
— Хорошо, — сказал я. — Примите в этом участие. Собирайте и грузите имущество, позаботьтесь о нетранспортабельных раненых. Их — в машину. Я буду заканчивать операцию…
Работал, казалось со стороны, долго. Несколько раз заглядывал водитель ЗИС-5 гвардии рядовой Аркадий Оборин. Его автомобиль стоял возле операционной в ожидании. Чувствовалось, что Аркадий волнуется. Я же не имел права ни на миг ускорить операцию, ведь быстрота в данном случае могла привести к неблагополучному исходу.
Трудно, очень трудно разобраться в происходящем, когда доподлинно не знаешь обстановки. Мы же были осведомлены о ней лишь в очень общих чертах. И когда я, закончив операцию, вышел на улицу, был поражен увиденным. С возвышенности, на которой находился наш медсанбат, хорошо просматривались река и небольшой мост через нее, по которому сплошным потоком шли тыловые подразделения, обозы. Очень это напомнило лето 1942 года, когда к Дону спешили немецкие танки, а под их натиском поспешно отходили наши разрозненные группы воинов и мелкие подразделения. Нет, безусловно, теперь и порядка было больше, и силенок у нас поприбавилось, но враг еще был далеко не слабым и не прощал ошибок. Я не знал, чем был вызван поспешный отход, но ясно понял, что медлить нельзя.