Сегодняшний вечер оказался ознаменован вторым вариантом расклада.
Шаг.
За ним ещё и ещё.
И в поле зрения – белые кеды с чёрными шнурками.
Несколько секунд созерцания, и пальцы уверенно касаются подбородка, приподнимая, заставляя посмотреть в глаза, а не на обувь.
Гаррет ничего не говорил, больше не заикался о благодарности или чём-то подобном, просто подался вперёд, прижимаясь губами к губам Роуза. Вспоминая идентичные ситуации, Роуз приходил к выводу, что ждать ответа от Гаррета нелепо. Гаррет не станет объяснять мотивы совершения тех или иных поступков. Может, он об этом пожалеет в дальнейшем и будет долго заниматься самоедством и самоанализом, но лишь в одиночестве, а не на глазах у другого человека.
Потому-то сейчас Роуз не задавал вопросов и не пытался выяснить, что на Гаррета нашло. Не отстранился и не оттолкнул, не старался поцарапать и не кусался, желая ощутить на языке солоноватый привкус, свойственный крови.
Напротив.
Подумал, что школа осталась в прошлом, больше нет никаких ограничений и главное правило Розарио Астерфильда, связанное с отношениями, к ним больше невозможно примерить. А, значит, он может позволить себе немного свободы, немного честности и самую капельку любви, точнее, откровенности, связанной с давними прочно укоренившимися симпатиями.
Возможно, он признается, что любил Гаррета на протяжении нескольких лет. И сейчас продолжает любить, хотя это, наверное, ему совсем не нужно.
С каждой минутой, проведённой рядом, кажется, что больше терпеть невозможно, да и промолчать нереально. Его переполняет это стремление открыть правду, а не снова запечатывать её наглухо, не давая выхода.
Он скажет это, если смелости хватит.
Или в очередной раз отступит, решив, что знать об этом Гаррету не обязательно.
Как вариант, Гаррет и сам от него отстранится, отпустит колкое замечание и удалится восвояси, так и оставшись человеком себе на уме, ничего не делающим просто так. Исключительно с определёнными целями.
В этот вечер вкус губ Гаррета был горьковатым, с нотами спиртного.
Роуз вспомнил, как опустился на столешницу стакан с недопитой тёмной жидкостью, провёл по тонкой кожице языком, слизывая это послевкусие и пытаясь понять, что же именно дегустировал Гаррет.
Разобрать не сумел, потому поцеловал во второй раз. На этот раз, сам. Не просто потянулся за ответным прикосновением, а навязал собственные правила игры. И ложью будет сказать, что ему это не нравилось.
Мысли о стремлении понять, что плескалось в стакане, служили всего-навсего оправданием собственных поступков. Нелепым, нелогичным, но позволяющим забивать истинные причины.
Никто не запрещал спрашивать, и он с лёгкостью мог задать не дающий покоя вопрос, но, выбирая между словами и действием, Роуз делал ставку на второе.
Видимо, занимало их одно и то же, потому что первым проявил любопытство Гаррет, попутно выдав информацию о своём напитке.
Упёрся ладонью в стену, к которой Роуза всё это время прижимал, пару раз глубоко вдохнул и спросил:
– Что ты пил?
– Зачем тебе это знать?
– Пытаюсь понять: это побочный эффект после распития рома сомнительного качества, или у тебя действительно губы сладкие?
– Сладкие, – ответил Роуз, облизнувшись в надежде проверить правдивость чужих слов и получая подтверждение.
– Ликёр?
– Бери выше.
– Вермут какой-нибудь?
– Нет, – Роуз отрицательно покачал головой и вскоре засмеялся.
Ситуация представлялась ему немного абсурдной, как будто он налакался по самые брови, и потерял возможность контролировать себя. В результате не следит за поведением и хочет хохотать. Всегда.
Со стороны выглядит нелепо, но глубоко внутри он ощущает эйфорию.
Ему хорошо. Так хорошо, как не было никогда прежде.
Охренительно.
– Сдаюсь. Не знаю. Коктейль? Сироп?
– Сок. Всего лишь ананасовый сок, – заметил Роуз, – который, кстати, отлично сочетается с ромом.
Он мог бы перевести всё в шутку и прочитать Гаррету небольшую лекцию, посвящённую приготовлению разного рода и крепости алкогольных коктейлей, но вместо этого потянулся за очередным поцелуем, обхватив лицо ладонями и прижавшись так близко, так тесно, как не позволял себе в былое время. Не о Гаррете даже речь, а о других мужчинах. С ними Роуз старательно выдерживал дистанцию, вроде бы и откликаясь на действия, но, при этом, не проявляя завидной инициативы, не навязываясь, не предлагая себя столь активно и откровенно.
Целуя, а не только отвечая на прикосновение губ, Роуз точно знал, что этой ночью домой не вернётся, и гори оно всё синим пламенем.
У него был шанс осуществить давнюю мечту.
Возможно, один на миллион.
И Роуз не собирался собственноручно разрушать это идиллическое стечение обстоятельств.
У них не было долгих разговоров, отмеченных попытками решить коллективно, насколько этот поступок рационален и целесообразен. Не было метаний и препирательств.
Отключённые телефоны и комната в ближайшей гостинице.
Разбросанная во все стороны одежда и располосованные до алых капель крови плечи.
Приглушённый свет – возможность смотреть друг другу в глаза, стиснутые в пальцах простыни, так, словно ногти вот-вот прорвут ткань, превратив её в лохмотья.
Собственный сорванный голос и тихий шёпот у самого уха.
То ли сентиментальность играла с ним злую шутку, то ли так действительно сложилось, но Роуз готов был с уверенностью заявить, что эта ночь была лучшей в его жизни и вряд ли однажды что-то подобное повторится.
Однако повторилось ещё неоднократно.
Все оставшиеся дни лета и пара осенних недель, что они провели с Гарретом вместе, оказались невероятно насыщенны впечатлениями и отмечены многочисленными совместными вылазками.
Кажется, они успели побывать во всех городах, городках и городишках Англии, желая собрать как можно большее количество общих воспоминаний, и им, несомненно, это удалось. Неизвестно, какие планы на будущее вынашивал Гаррет, но Роуз то и дело вспоминал о финале школьной дружбы и грустно усмехался.
Гаррет сам тогда говорил, что школьные друзья его утомили.
Роуз не хотел утомить его снова, а потому постоянно одёргивал себя, запрещая привыкать к такому раскладу, к существованию их не каждого по отдельности, а вместе.
Розарио Чарльз Астерфильд и Гаррет Юэн Марвел равно… А чему, собственно, равно? Любовь навеки?
Наивно и нелепо так думать.
Сейчас, стоя на мосту и глядя на Бристоль, раскинувшийся внизу, Роуз предавался воспоминаниям.
Выдергивал отдельные картинки из общей ленты событий.
Шикарный отель, светло-голубая рубашка, белая скатерть, букет в руках. Сочетание белоснежных и фиолетовых фрезий, которые Роуз, выхватил из вазы, крепко перехватывая хрупкие сочные стебли, умудрившись не сломать их.
Он кружил по веранде, сжимая цветы в руках, периодически поднося их к носу. Ему было хорошо. Ему было классно.
Ощущение полёта и безумной по своей силе радости.
Они с Гарретом были вместе два месяца. Дата небольшая, крошечная, на самом-то деле, но и она была удостоена внимания.
В то утро они пили шампанское и говорили о будущем, рассуждали о дальнейшей учёбе и, возможно, необходимости разъехаться по разным городам.
Этот разговор и решил всё.
Утвердил Роуза в решении, что обольщаться не стоит и лучше свалить сейчас, пока Гаррет не начал считать их спонтанный роман-развлечение обузой, от которой нестерпимо хочется избавиться.
Кажется, в ту ночь они оба превзошли самих себя.
Роуз отдавался отчаянно, со всей страстью, на какую только был способен и впервые за время совместного путешествия позволил себе произнести те самые слова, что так долго хранил в тайне.
Люблю тебя.
– Ты шикарный, – прошептал Гаррет, убирая прядь волос за ухо, когда Роуз нависал над ним, упираясь ладонями в подушки.
– Как пентхаус в Вэст-Энде, – засмеялся Роуз.