Неслучайно атмосфера двора многим казалась удушливой. Двор был местом, где скрещивались честолюбивые устремления царедворцев различных рангов. «Итак, я, наконец, вдохнул воздух двора! – писал маркиз де Кюстин. – …Всюду, где есть двор и общество, люди расчетливы, но нигде расчетливость не носит такого неприкрытого характера. Российская империя – огромная театральная зала, где из всякой ложи видно, что творится за кулисами» [38] .
Тремя годами раньше новоиспеченный камер-юнкер А. С. Пушкин в письме к жене от 11 июня 1834 г. написал проще и понятнее: «На Того (царя. – А. В.) я перестал сердиться, потому что, в сущности говоря, не он виноват в свинстве, его окружающем, а живя в нужнике, поневоле привыкнешь к говну, и вонь его тебе не будет противна, даром, что gentleman. Ух кабы удрать на чистый воздух» [39] . Как отметил, комментируя эту эскападу, историк Р. Г. Скрынников, «письмо было написано не без дальней цели. Наталья рвалась в столицу, где ее ждали балы и успех. Пушкин старался внушить жене, что двор со всем его блеском и роскошью – настоящий нужник» [40] . Мы не знаем, что думала в тот момент Наталья Николаевна, но знаем ее отношение ко двору после второго замужества. Она писала тогда П. П. Ланскому: «Втираться в придворные интимные круги – ты знаешь мое к тому отвращение… Я нахожу, что мы должны появляться при дворе, только когда получаем на то приказание… Я всегда придерживалась этого принципа» [41] .
В целом придворные представляли особую сословно-корпоративную и профессиональную общность, и хотя наибольшую долю придворных составляли представители русского дворянства, явных русских «националистических» предпочтений в царствование Александра I при дворе не наблюдалось. При Николае I в окружении августейшей фамилии было много остзейских немцев, что вызывало определенное раздражение у русского дворянства. Тем не менее национально-культурная специфика состава придворных лиц хотя и придавала двору своеобразие, но по характеру он оставался «русским».
Современники и вслед за ними и историки отмечают и такую неприглядную черту, как «холопство зимнедворцев», что вызвало гневную отповедь М. Ю. Лермонтова. Впрочем, это касалось государя при его жизни и могуществе. Покойный государь, как правило, не вызывал у придворных глубоких эмоций. 19 февраля 1826 г. по случаю памятной церемонии принятия полками мундиров Александра I взводы от соответствующих полков были выстроены у Салтыковского подъезда Зимнего дворца, затем на полковых дворах была объявлена панихида. В донесении полиции по поводу этой церемонии сказано: «Во дворце к чести в нем по обязанности бывших замечена не только грусть, но и самые слезы; равнодушнее всех были придворные» [42] .
Важнейшим преимуществом придворных чинов считалась возможность постоянно и тесно общаться с представителями царствующего дома. Близость к трону позволяла им реализовывать свои интересы и притязать на многое, что после восстания декабристов привело к определенному дистанцированию царя и аристократии и опоре Николая I на остзейских немцев. Неслучайно в духовном завещании Николая I особо упомянуты В. Ф. Адлерберг и его сестра Ю. Ф. Баранова, получившие «пенсионы и по 15 тыс. руб. сер.». Маркиз де Кюстин посвятил этой мысли немало строк: «У царских придворных нет никаких признанных, обеспеченных прав, это верно; однако в борьбе против своих повелителей они неизменно берут верх благодаря традициям, сложившимся в этой стране; открыто противостоять притязаниям этих людей, высказывать на протяжении длительного уже царствования то же мужество перед лицом лицемерных друзей, какое явил он перед лицом взбунтовавшихся солдат, есть, бесспорно, деяние превосходнейшего государя; это борьба повелителя одновременно против свирепых рабов и надменных придворных – красивое зрелище: император Николай оправдывает надежды, зародившиеся в день его восхождения на престол; а это дорогого стоит – ведь ни один государь не наследовал власти в более критических обстоятельствах, никто не встречал опасности столь неминуемой с большей решимостью и большим величием духа!» [43]