Стоя на козлах в широкой соломенной шляпе, в короткой кожаной безрукавке и с сумкой, бившей его по боку, Мартин размахивал кнутом, погонял лошадей. Несколько куриц испуганно перелетело через заборы, спавшая на дороге собака лениво отошла в сторону. Коляска протарахтела мимо беленых домов и очутилась за городом. На пыльном шоссе грохот ее стих, кони успокоились и уже не неслись вскачь. Мартин отпустил поводья и сел на козлы.
Белое шоссе, покрытое холодной пылью, выползало, как огромная змея, между последними домами и терялось среди холмов. Утренняя прохлада была пропитана запахом вянущей зелени. Над посеревшим жнивьем висело чистое небо, и его голубизна казалась кроткой и словно застывшей.
Коляска медленно тащилась по шоссе. В безмолвии осеннего утра громко раздавались стук колес и поскрипывание ремней. Почтальон ни разу не обернулся назад. Его сердитый взгляд скользил по пыльным кустам на холмах, из-за которых высовывался краешек солнца.
Никогда раньше Мартин не уезжал так из города. Всего месяц назад из каждого дома ему кричали «Счастливого пути!», просили купить в окружном городе кто пряжу, кто лекарства и всякие другие мелочи, которых не было в их городке. Женщины издалека улыбались ему, чтобы заслужить его расположение, а когда он встречал их на улице с пустыми ведрами, то грозил кнутом.
Вдова кузнеца поджидала его у дверей своего дома, чтобы крикнуть шутливо: «Того гляди задавишь, разбойник! Да и сам убьешься!» И если Мартин был в хорошем настроении, то махал ей своей широкополой соломенной шляпой и успевал крикнуть скороговоркой: «Худое споро, помрет не скоро!» Каждый день он, кроме почты, возил седоков и зарабатывал на этом порядочные деньги. Город не мог жить без него. Он приносил вести из большого мира в этот затерянный среди горных хребтов городок, и каждый вечер люди ждали, когда услышат знакомый грохот экипажа, узнают новости из окружного города, получат письма и все то, что они просили привезти.
Девять лет Мартин выкупал право возить почту,[4] и в городке не было никого достойнее его. «Я почта!» — с гордостью говорил он и добавлял по-ученому: «Выполняю ответственную функцию». Но с тех пор как самый богатый лавочник в городке купил автомобиль и сам начал возить пассажиров, он, почтальон Мартин, потерял свое значение. Мальчишки сбегались, услышав рев мотора и низкий пронзительный звук клаксона, и толпой устремлялись за автомобилем. Женщины теперь редко просили Мартина что-нибудь купить, и в городке уже поговаривали, что с будущего года почту станут возить на машине. Всякий раз, встречая на шоссе гудящую, обдававшую его пылью, машину, почтальон осыпал ее проклятьями.
— Чтоб ты сдох — тот, кто тебя, холеру, купил! Чтоб вы все разбились! — И когда она уносилась вперед, его охватывала дикая злоба и тоска. Он стегал испуганных коней, отчего разболтанная коляска, как сумасшедшая, подпрыгивала по неровной дороге.
В этом месте Мартин обычно пел тонким высоким тенором. Бубенцы подпевали ему, полная седоков коляска скрипела под их тяжестью, а они оживленно разговаривали между собой. Крестьяне покорно прижимали свои телеги к обочине, уступая ему дорогу, улыбались его молодцеватому виду и весело здоровались с ним. И сегодня Мартин по привычке обернулся назад, но взгляду его предстали только пустые сиденья да белые пакеты посылок. Коляска показалась ему похожей на гроб. Молча лежали бездушные пакеты, и печально скрипело ржавое железо. А две параллельные линии — след автомобильных шин, всплывавшие за ушами коней и терявшиеся где-то вдали, постоянно напоминали о машине, которая сегодня опять переманила у него седоков и обогнала его.
«Прошло мое времечко, — думал Мартин. — Девять лет трудился, столько сил положил, а теперь вот не нужен стал… Но подожди, Мартин, случится еще авария! Автомобили не для наших дорог…»
Он огрел кнутом коней и с болью и досадой посмотрел на заплясавшие перед ним их черные крупы.
Огибая большой поворот, он в тысячный раз придумывал, как изничтожить машину. Незаметно эти мысли превратились в мечты. То он на каких-то сказочных конях обгонял машину, то городской инженер запрещал ездить на ней, поскольку от этого портилось шоссе, то лавочник умирал, то машина летела в пропасть…
Он не заметил, как проехал поворот. Перед ним снова было шоссе, тянувшееся вдоль лесистого ущелья. Внизу шумела река. Вода казалась такой же голубовато — прозрачной, как и небо. Леса по крутым склонам ущелья пожелтели и походили на лисьи шубы. Высокие вершины лизнуло солнце, и они нежно румянились; над рекой поднималась прозрачная дымка. Неожиданно из леса прямо под ноги лошадям выскочила припозднившаяся лисица. Рыжая ее шкурка мелькнула, точно огонек, и исчезла в лесной чаще.