– В котором это было часу?
– Как обычно. Они всегда приходят в одно и то же время. Два сорок пять ночи.
– Когда, вы сказали, украшения были помещены в сейф?
– Около половины третьего, – ответил Горман.
– А когда сейф снова открыли?
– Сразу, как они ушли. Они были всего несколько секунд. Только сказали моему тестю, что забирают ожерелье и серьги. Когда снова зажегся свет, он тут же подбежал к сейфу.
– Свет всегда гаснет?
– Всегда, – подтвердила Адель. – Все всегда одинаково. Гаснет свет, становится холодно, появляются эти странные... голоса, – она помолчала. – А потом приходят Йоган и Элизабет.
– Однако сегодня они не появились, – заметил Мейер.
– Так было уже, – поспешно ответила Адель.
– Они выживают нас из дома, – заговорил Ван Хоутен, – все идет к тому. Может, нам правда нужно уехать? Пока они все у нас не забрали.
– Все? Что вы хотите этим сказать?
– Остальные украшения моей дочери. Кое-какие акции. Все, что есть в сейфе.
– Где сейф? – спросил Мейер.
– Здесь, за картиной.
Ван Хоутен подошел к противоположной от камина стене. Там висела картина в раме с позолоченным орнаментом, изображающая пасторальный пейзаж. Рама была закреплена на петлях. Ван Хоутен распахнул картину, словно дверь, и указал на небольшой черный округлый сейф.
– Вот.
– Сколько человек знают код? – спросил Мейер.
– Только я, – ответил Ван Хоутен.
– Код где-нибудь записан?
– Да.
– Где?
– В надежном месте.
– Где?
– Я не думаю, что вас это касается, детектив Мейер.
– Я хочу понять, не мог ли другой человек добраться до кода.
– Да, этого, конечно, исключить нельзя, – согласился Ван Хоутен. – Но очень маловероятно.
– Ну, – произнес полицейский. – Я прямо не знаю, что и сказать. Я бы хотел обмерить комнату, если не возражаете. Размеры, расположение дверей, окон, ну и тому подобное. Для протокола, – и пожал плечами.
– Довольно поздно уже, – заметил Ван Хоутен.
– Я ведь и приехал сюда поздно, – улыбнулся Мейер.
– Пойдем, папа, я приготовлю чай на кухне, – вмешалась Адель. – Вы не долго, детектив?
– Не знаю, может, задержусь.
– Вам принести чаю?
– Спасибо, был бы очень обязан.
Она поднялась с дивана и взяла мужа под руку. Медленно она провела его мимо отца и вышла из комнаты. Ван Хоутен еще раз взглянул на Мейера, коротко кивнул и тоже вышел. Детектив закрыл за ними дверь и немедленно направился к торшеру.
Женщине было шестьдесят лет. Внешне она была похожа на добрую бабушку. Но эта бабушка только что убила своего мужа и троих детей. Ей объяснили ее права, и она сказала, что скрывать ей нечего и она готова отвечать на любые вопросы. Одетая в черное суконное пальто, под которым виднелись окровавленные пижама и халат, она сидела на жестком стуле в дежурке. Руки в наручниках неподвижно лежали на черном кожаном бумажнике на коленях. О'Брайен и Клинг посмотрели на стенографиста, тот взглянул на часы на стене, отметил время начала допроса – 3.55 – и кивком дал понять, что готов.
– Ваше имя?
– Изабель Мартин.
– Сколько вам лет, миссис Мартин?
– Шестьдесят.
– Где вы проживаете?
– На Эйнсли-авеню.
– Где именно?
– Эйнсли-авеню, дом 657.
– С кем вы там живете?
– С мужем Роджером, сыном Питером и дочерьми Энни и Абигайл.
– Расскажите, пожалуйста, что случилось сегодня ночью, миссис Мартин, – вступил Клинг.
– Я их всех убила, – проговорила она. У нее были седые волосы, тонкий орлиный нос, карие глаза за очками в тонкой оправе. Женщина смотрела прямо перед собой, не поворачивая головы ни вправо, ни влево, полностью игнорируя допрашивающих, видимо, все еще под впечатлением того, что она совершила всего полчаса назад.
– Вы не могли бы рассказать подробнее, миссис Мартин.
– Сначала я убила его, скотину.
– Кого?
– Мужа.
– Когда это произошло?
– Когда он пришел домой.
– В котором это было часу, припомните.
– Недавно.
– Сейчас почти четыре, – сказал Клинг. – Значит, это было около трех тридцати?
– Я не смотрела на часы. Я услышала, как щелкнул замок, вышла на кухню, он был там.
– Так.
– Над раковиной у меня висит нож. Им я его и ударила.
– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?
– Потому, что я так хотела.
– Вы поссорились с ним?
– Нет. Он закрывал дверь, я подошла к раковине, взяла нож и ударила его.
– Куда вы его ударили, миссис Мартин?
– В голову, в шею и, по-моему, в плечо.
– Вы ударили его трижды?
– Я сделала много ударов, не знаю точно, сколько.
– Вы понимали, что убиваете его?
– Да, понимала.
– Вы знали, что бьете его ножом?
– Да, знала.
– Вы намеренно убили его ножом?
– Я намеренно убила его ножом.
– А после всего вы понимали, что вы его убили?
– Я понимала, что он сдох, скотина.
– Что вы сделали дальше?
– Мой старший сын. Питер, вошел на кухню. Мой мальчик. Он закричал на меня, он все хотел спросить, что я сделала, он кричал и кричал на меня. Я его тоже ударила, чтобы он заткнулся. Он тоже был гаденышем, этот Питер.
– Вы осознавали, что вы делали, и на этот раз?
– Я понимала, что я делаю. Его я ударила один раз, поперек горла.
– Что произошло потом, миссис Мартин?
– Я пошла в спальню, где спали мои дочери. Сначала я зарезала Энни, потом Абигайл.
– Куда вы их ударили, миссис Мартин?
– В лицо, обеих в лицо.
– Сколько раз?
– Энни, наверное, два раза, а Абигайл только раз.
– Зачем вы это сделали, миссис Мартин?
– Кто о них позаботится, когда меня не будет? – ни к кому не обращаясь, произнесла она.
– Вы бы хотели что-нибудь добавить? – спросил Клинг.
– Мне нечего добавить. Я правильно сделала.
Полицейские отошли от стола. Оба были бледны.
– О, Боже! – прошептал О'Брайен.
– Да, – отозвался Клинг. – Давай прямо сейчас позвоним дежурному в прокуратуру, пусть зафиксирует полное признание.
– Не моргнув глазом уложила четверых, – покачал головой О'Брайен и направился к стенографисту, печатавшему признание миссис Мартин.
Зазвонил телефон. Клинг подошел к столу и взял трубку.
– Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.
– Это Доннер.
– Да, Толстяк?
– Я, похоже, кое-что узнал об этих тачках.
– Давай.
– Одну угнали с Четырнадцатой улицы. По моим сведениям, это было вчера утром. Совпадает?
– Я проверю по оперативке. Давай дальше.
– Она уже в кювете, – продолжал Доннер. – Только entre nous[2]. Я не хочу никаких неприятностей из-за этого. Угнал обычный фрайер, мать продаст за копейку. Он не любит ниггеров, четыре года назад в уличной драке убил двоих, но вышел сухим. Может, подмазал следователя, а, Клинг?
– В этом городе невозможно подкупить отдел убийств, и ты это знаешь, Доннер.
– Серьезно? Удивительно! По-моему, здесь можно кого угодно купить за пару долларов.
– Его имя?
– Дэнни Райдер, Гровер-авеню, 3541, у парка. Но его там уже нет.
– Где его искать?
– Десять минут назад он был в ночном баре на Мэйсон, бар «Феличиа». Идешь за ним?
– Иду.
– Возьми оружие, – посоветовал Доннер.
Было без четверти пять, когда Клинг подошел к «Феличиа». Там сидело человек семь. Он сначала рассмотрел бар через окно, потом расстегнул третью пуговицу плаща, открыл кобуру, проверил, свободно ли выходит револьвер, сунул его обратно и вошел в бар.
В нос ударил застоявшийся запах сигаретного дыма, пива, пота и дешевых духов. В обитой кожей кабинке пуэрториканка о чем-то шепталась с моряком. Другой моряк склонился над музыкальным автоматом, внимательно обдумывая свой следующий выбор; на его лицо падали оранжевые, красные, зеленые всполохи светомузыки. Усталая, жирная пятидесятилетняя блондинка сидела в дальнем конце бара, следя за моряком с таким видом, точно нажатие следующей кнопки могло разрушить весь мир. Бармен протирал стаканы. Он взглянул на вошедшего Клинга и немедленно узнал в нем слугу закона. В противоположном конце бара сидели двое мужчин.