Отношение к народному творчеству в семидесятые — восьмидесятые годы гораздо уважительнее, чем в тридцатые, и нам ближе точка зрения К. Лавровой, которую привлекает в рассказе «мотив гуманизма и народности культуры». По ее словам, «эта горькая и страшная повесть о бабьей доле вся овеяна поэзией старинного народного предания». И далее критик пишет: «В этом повествовании о жизни двух подруг, о их изломанной страдальческой юности и о молодой, счастливой и деятельной старости, во всех деталях этого рассказа, перемежающегося присловьями, песнями, описаниями обрядов и примет, поэтическими рассуждениями рассказчицы на житейские темы, мы непосредственно воспринимаем органическое соответствие гуманистических начал культуры социализма вековой народной мечте.
В раскрытии этого соответствия глубокая воспитательная идея книги А. Тарасова» (Октябрь, 1940, № 10, с. 182) Как видим, в оценке К. Лавровой рассказ получает и обобщающее значение. Конечно, в образах старых крестьянок трудно конкурировать нынче с Ф. Абрамовым, В. Астафьевым, В. Беловым или В. Распутиным. Однако Александр Тарасов по-своему оригинален и органичен, да и до сих пор прямое обращение к традициям фольклора в прозе — редкость. И потому опыт Тарасова не утратил своей ценности.
«КРУПНЫЙ ЗВЕРЬ». Повесть опубликована впервые в журнале «Красная новь» (1939, № 8—9), позже входила во все сборники Тарасова и прозвучала как самое значительное произведение А. И. Тарасова и получила множество положительных отзывов. По мнению И. Арамилева, в этой повести А. Тарасов крупно состоялся как лирик в прозе, который «подходит к колхозной деревне с той стороны, которая почти совсем не освещена в советской литературе. Его герои — рядовые колхозники. Он отлично знает и любовно изображает их труд, горе и радости, показывая их незаурядные способности, крупные характеры, глубокие чувства и страсти» (Новый мир, 1940, № 6, с. 248). Наиболее обстоятельный разбор повести дал Н. Замошкин, несомненно, один из лучших критиков той поры, который, в частности, писал: «В полном соответствии с описываемой природой и людьми Тарасов как писатель тоже медлителен, точен, солиден. Цельность, единство изображаемого с изобразительными средствами — это и есть то, что накладывает на произведения Тарасова печать художественной силы и подлинности» (Красная новь, 1940, № 4, с. 206).
«ОХОТНИК АВЕРЬЯН». Это последнее завершенное и опубликованное при жизни А. Тарасова произведение, написанное в пору зрелости и признания. Может быть, поэтому над ним он работал так упорно, как никогда раньше, хотя всегда был взыскателен к себе. Сравним: беловая машинопись повести составляет 174 страницы, а объем подготовительных материалов — черновики, автографы глав, правленные неоднократно машинописи — 793 страницы.
По поводу этой повести писали многие критики, но скептические оценки очень редки. Более всего слабой представилась эта повесть В. Ковалевскому, а главный герой ему «кажется человеком, бесцельно слоняющимся среди людей, вялым. Это искусственно перенесенный в нашу обстановку гамсуновский мотив» (Лит. газ., 1941, 20 апреля). На обсуждении прозы Тарасова эту точку зрения никто не поддержал. Еще ранее И. Арамилев писал, что повесть «Охотник Аверьян» — это «лучшая по отделке деталей вещь», в ней «душевные движения героев сложны, целомудренны, по-настоящему благородны» (Новый мир, 1940, № 6, с. 248). Об этом же он говорил и на обсуждении, связывая художественные достижения А. Тарасова с современностью: «А. Тарасов показывает огромные сдвиги в сознании колхозника советской деревни, и он делает это как художник, обнажая то, что скрыто от простого глаза… Это великолепная реальность третьей пятилетки…» Тогда же А. Митрофанов говорил по поводу «Охотника Аверьяна»: «…В результате того, что страна выросла, что первые нужды удовлетворены, люди захотели большего», и это, по мнению критика, отражается в жизни их чувств: «Аверьян не знал, что можно не спать ночами, что можно бредить и мечтать, думая о любимой женщине. И вдруг его настигла именно такая любовь, он переживает ее мучительно, радостно и страстно». «Вся прелесть в том, — вторит критик Н. Замошкин в своей статье той же поры, — что это рассказ о первой любви взрослого зрелого человека». На Марине он женился из жалости, «а теперь он не «жалеет», а любит. Это целый переворот, достойный того, чтобы быть достойным поэзии, изображения» (Красная новь, 1940, № 4, с. 212). Аверьян и Вавила — «сельские интеллигенты. В них нет «власти тьмы», нет и пейзанства. Чувствуя, как все сложно (семья!), они не форсируют событий» (там же, с. 213). И еще один важный момент отмечает в этой повести критик: «Как-то спокойно, по-хозяйски, по праву ощущает Тарасов природу, пейзаж, совершенно не очеловечивая его, не нуждаясь в этом» (там же, с. 214). Перекликается с ним и Б. Рагинский: «Природа в книге Тарасова — не самоцель. Это средство утверждения жизни… Люди похожи на природу и не оскорбляют, а дополняют ее своим присутствием», потому что они — «навсегда выпрямившиеся люди. Молодое поколение их никогда и не было согнутым» (Лит. газ., 1940, 20 марта).