ТРЕТИЙ КВАРТАЛ.
Сергей Сергеевич решил позвонить на избирательный участок. Но на звонок никто не откликнулся.
Избирательный участок располагался в школе, где Сергей Сергеевич преподавал биологию. И учитель решил отправиться туда, тем более что простуда и недомогание прошли.
Улица была пустынна. До революции она называлась Николаевской, потом, в двадцатых, получила экзотическое наименование Поезд Троцкого, а с конца двадцатых и до разоблачения культа личности была улицей Кагановича. Затем ей суждено было несколько лет побыть Целинной улицей, и вот теперь она снова стала Николаевской… ан нет! Какой-то шутник сорвал табличку «Николаевская» и вернул старую – «Целинная». Кому это понадобилось?
И тут Сергей Сергеевич увидел двух молодых людей в черных мундирах со множеством скрипящих черных ремней. На груди у каждого висел автомат.
– Стой, – сказал один из них. – Документы!
– Доброе утро. – Сергей Сергеевич уважал любую законную власть, но никогда не заискивал перед ней. – У меня нет с собой документов.
– Придется задержать, – сказал один из молодых людей.
– Простите, но что произошло? Зачем вам мои документы?
– Произошло то, что и должно было произойти, – сказал молодой человек.
– Пошел, отец, тебя проверить надо.
Сергей Сергеевич не стал спорить и побрел по улице, тем более что вели его в том же направлении, какое он выбрал для себя сам.
Он подумал, что лицо молодого человека ему знакомо, и обернулся.
– Иерихонский! Паша! А разве ты не уехал в техникум? – узнал он своего ученика.
– Иди, папаша, – ответил Иерихонский. – Там разберемся, кто куда уехал.
В скучном сером вестибюле школы, одну сторону которого занимала раздевалка, стояло несколько столов. За ними сидели люди, большей частью, разумеется, знакомые Сергею Сергеевичу.
Паша Иерихонский был строг. Он толкнул бывшего учителя дулом «калашникова» в спину, и тот ткнулся в стол, за которым сидел директор школы Райзман Илья Семенович.
– Проверить удостоверение, место жительства, национальность, – велел Паша.
Райзман начал суетливо перекладывать бумажки с места на место.
– А по какому праву, – спросила физкультурница Арефьева, – сионист у цэрэушника документы проверяет?
В вестибюле воцарилась глубокая тишина.
Два мальчика внесли большой портрет Барбудова в золотой раме. На этом месте за сто лет сменилось много портретов, от его величества до вождей и даже поэта Пушкина.
Буфетчица в кокошнике и платье из самодеятельности вплыла с большим подносом: Сергей Сергеевич подумал, что она принесла чай для членов комиссии. Но на подносе стояли штоф и чарка.
– Исполать тебе, – сказала она и зарделась.
Паша Иерихонский выпил из чарки, потом кинул ее так, чтобы угодить Райзману в глаз. Сергей Сергеевич вспомнил, что у Паши Иерихонского был в свое время конфликт с директором школы.
– Я не дал вам повода… – Райзман поднялся с места, но Иерихонский приказал:
– Молчать!
– Иерихонский, – не выдержал Сергей Сергеевич, – как вы смеете!..
Паша начал стрелять на звук голоса. Пули свистели возле ушей Сергея Сергеевича, но, по счастью, пролетали мимо.
И тут прозвучал пронзительный голос:
– Прекратить!
Стало тихо.
К Сергею Сергеевичу подошел сам Барбудов, лысый и внушительный.
– Поймите его, – сказал он. – Жизнь, полная лишений, презрение и обиды, наносимые русофобами…
– Отец Паши Иерихонского работал в горкоме, – твердо сказал Сергей Сергеевич.
– Неужели вы верите сионистским наветам? – укоризненно спросил Барбудов. – А я вас искал, стремился, удостоверение по форме два вам принес. Ну держите, держите, дорогой мой человечище.
Барбудов дал Сергею Сергеевичу удостоверение, тот попытался открыть книжечку, заглянуть внутрь, но книжечка оказалась склеена намертво.
– Мне нужны беспартийные активисты, которые пользуются доверием населения, – сообщил Барбудов. – А то нам, диктаторам, так трудно в одиночестве!
Он обнял Сергея Сергеевича за плечи и повел к двери. У выхода обернулся и вытащил пистолет.
– Не надо, – сказал Сергей Сергеевич.
– Нет, надо! – крикнул Барбудов и выстрелил в директора Райзмана. – За всех погубленных тобою детей!
Сергей Сергеевич вырвался из объятий Барбудова и побежал на улицу.
Барбудов гнался за ним и управлял движением Сергея Сергеевича.
Сергей Сергеевич успел заметить, что на всех домах уже висят портреты Барбудова – в косоворотке или в черном мундире – с надписями: «Наш отец – патриотизм без косых, черномазых и интеллигентов!», «Он не забудет мать родную», «Плоть от плоти, кровь от крови». Некоторые портреты разевали рот и говорили речи, но на бегу Сергей Сергеевич не успевал услышать, что они произносили.
Вскоре они оказались на вокзале. Играл духовой оркестр. Барбудов взбежал на трибуну и встал рядом со старым мэром.
– Мы будем достойны! – закричал он. – Доверия! Мы подхватим ваше знамя! Наше знамя!
Бывший мэр, Пичугин, из секретарей горкома, одряхлевший на этом сытом месте, вздыхал, как морж, и никак не мог понять, что произошло.
– От имени общественности слово прощания произнесет наш любимый учитель биологии…
Сергей Сергеевич догадался, что речь идет о нем, и, пытаясь спрятаться, сел на корточки.
Но Барбудов указал на него пальцем.
Сергей Сергеевич с некоторым успокоением понял, что сидит уже не на корточках, а на ночном горшке. Толпа перед ним расступилась, телевизионная камера жужжала прямо в лицо.
– Иди с горшком, – потребовал Барбудов.