Честно говоря, я и сам не заметил, как опьянел и уснул. А когда очнулся — в келье темно. Засветил лампу, время приближалось к полуночи; начал трясти, будить собутыльников. Махсумджон — племянник кази-калона — как ни старался, не мог скрыть дрожи: боялся дядю. Он, видимо, сообразил, что дядя станет допекать его расспросами: «Где был, почему в такой поздний час тебя не оказалось дома?»
Поняв его опасения и страхи, я решил как-то успокоить парня: «Вот что, — сказал я, — оставайтесь-ка вы здесь, а я выйду и разузнаю, что там и как».
На улице я повстречал приятеля и спросил его, что нового в городе. Он ответил:
— Днем вроде все было спокойно. А вот вечером разнесся слух, будто пропал племянник кази-калона. И хоть слуги обшарили все углы и закоулки, и следа парня пока не нашли, он как в воду канул.
Распрощавшись с ним, я завернул к закадычным своим дружкам — тамбуристу и певцу — и потащил их за собой. Мы скопом ввалились в келью.
Я поделился новостями:
— Ничего существенного, пустяки! Самая пора повеселиться!..
Ночная наша пирушка, украшенная звуками тамбура и песен, удалась на славу, лучше даже, чем дневная.
Мы закончили пировать к рассвету, когда соблюдавшие пост мусульмане, основательно заправившись до восхода солнца, крепко-крепко дрыхали{10}.
Провожая тамбуриста и певца, я предупредил их:
— Держите язык за зубами!
— Можешь не сомневаться.
С этим они и ушли.
Теперь следовало заняться Махсумджоном, то есть доставить его домой. Он был мертвецки пьян, ноги его не держали. Строго-настрого наказав Махсумджону не болтать и хранить все в секрете, я взвалил его на спину. В городе было пустынно, но чтобы избежать нежелательных встреч, я долго кружил по переулкам и закоулкам и наконец уложил парня у порога его дома.
Еще раз наказав ему помалкивать и не выдавать нас, я вернулся в медресе. Мой приятель плакал горючими слезами:
— Чего ты ревешь? — спросил я его.
— Мы обязательно попадемся. Кази-калон не пожелает позориться сам и срамить племянника, но отыграется на нас! Он найдет способ расквитаться с нами! Тюрьма или ссылка нам обеспечены...
— Ты злоупотребляешь гашишом и стал чересчур боязливым, — разозлился я. — Все обойдется, не трясись ты! У меня хватит мозгов вывернуться из любого положения. Хватит хныкать, за дело! Достань-ка халат, тот, парадный, из банораса[27]!
Он утер слезы, полез в мешок и положил передо мной парчовый, ни разу ненадеванный халат. Я свернул его и припрятал за пазуху. Затушив свет, мы потихоньку выбрались из кельи, заперли ее, а деревянный ключ я засунул в чалму.
Когда мы крались через внутренний двор медресе, я заметил муэдзина. Он совершал омовение перед тем, как прокричать призыв к утренней молитве. Я вложил ему в руку пару тенег и сказал:
— С двадцатого Рамазана мы блюдем пост в святой обители Бозори Ресмон. Понятно? Если кто о нас справится, так и говори.
— Понятно. Двадцатого я самолично проводил вас в мечеть Бозори Ресмон, помогал нести постели.
— Вот и молодец! — похвалил я смышленого нашего «помощника».
Потом заскочил домой и предупредил:
— Для каждого, кто будет интересоваться нами, мы с двадцатого Рамазана в мечети Бозори Ресмон.
Итак, двадцать седьмого мы мерили ногами дорогу, ведущую к святой обители. В мечети — тишина и покой. Лишь время от времени из разделенных занавесками конурок для отшельников прорывался храп; нажравшиеся до отвала мюриды и халифы[28] спали беспробудным сном.
Миновав отсек за отсеком, мы приблизились к мехрабу, к обычному месту настоятеля мечети. Отодвинув занавес, заглянули внутрь. Наши шаги разбудили шейха.
Мы обменялись положенными приветствиями, и он жестом пригласил нас сесть.
Мы давненько знали настоятеля... и кое-что о нем самом, это был о-очень известный в Бухаре шейх. Я развернул парчовый халат и сказал:
— Таксир! Не разглашайте тайну!
Он взял халат, с тщением рассмотрел и ощупал его.
— Вещь отменно хороша, да примет ее господь! — и положил халат поближе к себе. — Да покроет аллах все наши тайны. Что нужно от меня?
— Мы — ревностные отшельники — находимся в вашей достославной обители с двадцатого Рамазана...
— Условились!
Шейх отвел нам место поближе к мехрабу.
Через двое суток наш десятидневный пост закончился. Шейх одарил нас, наравне с мюридами и халифами, ситцевыми халатами и тюбетейками, благословил и, прощаясь, шепнул:
— Тут были люди от кази-калона, справлялись о вас, я ответил, как мы уславливались...
Под предлогом, что мы желаем отчитаться в богоугодных наших деяниях, в тот же вечер мы отправились разговляться к хозяину шариата — кази-калону. Мехмонхона[29] заполнена была людьми; сюда явились шейхи и халифы, в отшельничестве, самозабвенно соблюдавшие пост. И уж, понятно без лишних слов, духовный пастырь Бозори Ресмона украшал своей персоной самое почетное место.
Кази-калон, — вот чудеса, благосклонно указал нам занять места, куда более почетные, чем причитались нам по рангу и возрасту. Мы смиреннейше поблагодарили и сели. Кази-калон обратился ко мне:
— Да, да, это похвально, очень похвально! Мудрецы учат: «Покаяние в молодости — равно деянию пророка». Нам было приятно услышать, что вы провели в отшельничестве десять дней.
Я скрестил руки на груди и низким, почтительным поклоном выразил кази-калону признательность за похвалу. Он продолжал:
— Распространяли слухи, что вы человек легкомысленный, приписывали дела, недостойные духовного мужа... Благодарение богу, вы уже в молодые лета ведете праведный образ жизни, тешите души умерших предков, да и рот затыкаете всяким сплетникам и недоброжелателям.
Казалось, милости хозяина шариата нет предела; я поднялся и еще раз почтительнейше склонился перед кази-калоном. А потом, едва заметно подмигнув его племяннику, коснулся пальцами ключа: он по-прежнему торчал в чалме. Махсумджон не отрывал от меня глаз.
Жест мой был красноречивым: «Все в порядке, кази-калон ни о чем не догадывается! Сегодня же приходи в келью, ключ от которой я тебе показал, мы устроим выпивку еще похлеще».
Он ответил мне взглядом: «Обязательно приду».
Летом я оказался в Самарканде, — продолжал Ака-Махсум свою исповедь. — Самаркандские дружки повезли меня в Мавлонобод. В это местечко устремлялось всегда множество народа и знаете почему? Из-за местных и европейских потаскух. Местечко это имеет свою историю, вот она.
Правительство царя Николая намеревалось выделить по всей империи земельные участки, помещения «в пользу безработных, нуждающихся женщин». Вроде бы для того, чтобы пристроить их, занять делом. Ловко придумано, а?
В Самарканде ни один квартал, ни один кишлак окрест не пожелали отказать под это самое пакостное «дело» и клочка земли. Однако нашелся в Самарканде шибко набожный мусульманин Мавлонбой и «в целях оказания поддержки» бедным, обездоленным, нищим женщинам купил земельный участок. Запущенный, захламленный, непригодный для посевов. И понастроил там злачных заведений. Во славу этого добродетели и благоустроителя люди и нарекли местечко «Мавлонобод», так что бай теперь может спать спокойно — имя его увековечено.
27