Бурхат-хан
Как ждут люди весну, а потом лето, и как быстро пролетает и та и другая пора года!
Март с ослепительным сиянием солнца, сверканием снега и крепкими морозами по ночам.
Апрель с рыжими проталинами, сначала на пригорке, а потом стремительным расползанием по всем полям и лугам. С простенькой песенкой овсянки на протаявших дорогах, с бормотанием тетеревов, доносимым ветерком со стороны полосатых и пятнистых от нестаявшего снега гор.
Май с призывными и истошными криками кукушек, зазывающих в просыпающийся лес. С неистовым пением соловьёв и с шипящим посвистом пикирущих с неба лесных дупелей.
Лето — законная пора отдыха что для школьников, что для студентов, и как трудно усидеть дома или за школьной партой, когда сама природа зовёт и нет сил ей отказать! И кто же придумал эти экзамены — ненужную трату времени, да ещё с волнениями и тревогами! Наверное, это сухопарые, неулыбающиеся тёти с поджатыми губами и лысоватые дяди в очках и с потёртыми портфелями под мышкой. Так думал Стёпа, с тоской поглядывая на проснувшийся лес из школьного окна. А тут ещё предстоят вступительные экзамены в институт.
— Вот уж оторвёмся по полной! — заявил он Роману, в середине июня приехавшему на каникулы. Его привёз отец из Столбоухи на тележке, запряжённой Карькой. — Два месяца наши.
— Тебе же нынче поступать в вуз.
— То в августе, а сейчас только июнь. Гоша с Егором уже заждались.
— Скажи, подземный город заждался.
— Молчи, Рома, молчи. Почему-то ты не спрашиваешь про нашу хижину в Фомкином логу?
— Хижина само собой, а тайны чудской копи ещё не раскрыты.
— Тех тайн на целый век хватит и ещё останется.
Сверкая серебряными струями, шумит Хамир на шиверах и перекатах. Строптивая река Хаир-Кумин, она же Хамир, то грозно рокочет, упираясь в обомшелые утёсы, то утихает, кружась в каменных ваннах-ямах. По берегам разлившейся плёсом реки круглый булыжник-буловник тянется на десятки, а то и на сотни метров, и только звонкие голоса бегунков-зуйков да перекличка куликов-перевозчиков нарушают знойную тишину неторопливого летнего дня. И снова стремительный бег Хамира, входящего в крутой поворот. Зыбятся неясные тени в таинственной глуби реки; там ходят, плавно виляя хвостами, длинные, как щуки, таймени, играя, кружатся серебристые хариусы. Бывает, покажется в струях воды выводок узконосых уток крохалей, и вот уже нет их: то ли растворились они в сверкании солнечных бликов, то ли ускользнули, скрывшись за торчащими валунами реки.
Чёрная белка, мелькнув пушистым хвостом, перемахнула с пихтовой ветки на берёзу, ржавым голосом заголосила рыжая сойка. Закачались ветви, и из-за зелёной завесы выглянул человек, да не один, а двое.
За всё время, что кладоискатели посещали верховья Хамира, ни разу не видели они даже следа человека. Тем неожиданней была на этот раз встреча с людьми в устье Малой Логоушки. Сухопарые и очень смуглые, с серовато-коричневой кожей лица, два незнакомых человека сидели на тополевой колоде, с невозмутимым видом оглядывая подходящих ребят. На расстеленной тряпице перед ними лежали недоеденные ломтики чёрного хлеба, кусочки вяленого мяса и курт — сухой, как камень, овечий сыр. Видимо, пришельцы только что пообедали.
«Алтайцы», — догадались ребята. «Давненько не бывало их здесь», — подумал каждый из них.
Ни один мускул лица не дрогнул на лицах незнакомцев, явно пришельцев с чужого края, и даже приветствие ребят не заставило их переменить позу или пошевелиться.
— Здравствуй, — ответил один из них, лишь вынув дымящую трубку изо рта. — Далеко пошёл? — также бесстрастно спросил он — видимо, старший.
— Гуляем, туристы, — за всех ответил Стёпа. — А вы что, охотитесь?
— Зачем охота, летом нет охоты, — отвечал алтаец, — белка, соболь плохой. Нет никакой охоты. Разве что рябчик, маленькая птичка, но мы их не трогаем.
Чужеземец показал на скромный достархан:
— Кушать хочешь? Садись, покушай.
Догадываясь, что отказываться нехорошо, ребята присели рядом на корточки. Степа взял белый камешек сыра, называемого куртом, и, глядя на него, то же проделали остальные.