Агафон насупился.
— Только не упоминай про пельмени и шанежки.
— Люблю смотреть, как муравьи живут.
— Муравьи? Нашёл себе занятие!
Егор искренне удивился и даже возмутился.
— Уж тогда бы сказал про пчёл. От них больше толку.
— А мне нравится, как он мыслит, — вдруг заявил Роман, — во-первых, пчёлы — это материальная категория, нажива, богатство, а муравьи — категория духовная, безгрешная. На редкость бескорыстные и нетребовательные существа. Муравья никто не заставляет трудиться, а он вкалывает, себя не жалея. Таскает жратву на благо общества, посмотришь на него — на горбу ноша, тяжелее самого раза в три, и никакого личного дохода. Это же коммунизм в чистом виде. Может, генетики исправят эту ошибку природы — вместо разума вставят нам муравьиные, пчелиные инстинкты?
— Ну это, Роман, ты слишком высоко забрался, — снова вступил Стёпа. — Ты, Гоша, лучше скажи: горилку пьёшь?
— Какую такую горилку?
— Ну брагу, бражку, медовуху. Кержаки ведь все её пьют.
— Никакие мы не кержаки, — возмутился Агафон. — Мамка сказывала, бухтарминцы мы, а папаня ваш, говорит, уймонский.
— Вот придрались к парнишке, — решил закончить дебаты Роман. — Старообрядцы, хотя и гуляли крепко, но и работали так, как нам и не снилось. Гоша, я смотрю, мы с тобой одной крови. Как ты смотришь, чтобы сделать поход на Тегерек, на Нарымку?
— Да я завсегда, хучь на белки, хучь на саму Белуху готов. Была бы ещё рыбалка.
— Рыбалка будет. Не только хайрузов наловим — тайменя вытащим из его берлоги. Дерзайте, граф, вас ждут великие дела!
— А кто этот граф? — не понял Агафон.
— Ну, это образцовый человек, с которого надо брать пример.
— Из всех нас Рыжик самый что ни на есть из графов граф! — вставил Стёпа. — Он даже лося сумел добыть с ногами и головой.
— А лося больше не будешь убивать? — теперь уже подзуживать подключился Егор.
— Вот ещё скажешь! Сам-то ты с ружьём всё бродишь, а у меня и ружья нет.
— Ладно, кончай базар, — прервал начавшуюся перепалку Роман. — Ты, Рыжик, лучше скажи, хочешь ли пойти с нами на Тегерек? Ночевать будем. Костёр жечь.
— Ещё бы, конечно хочу!
— А мамка отпустит?
— Мамка говорит: «Не водись со шпаной, вон братья Дементьевы — хорошие ребята». С вас советует брать пример. Так что, думаю, тут дело не станет.
Голова лося
А с лосем история вышла такая.
На Покрова Марфа решила навестить соседку. Как там Анфиса живёт, не виделись с самого лета. Пасека Шушаковых едва ли не самая дальняя — Большой Медвежий двор. Места глуше не придумаешь — как раз под стать своему названию. Дано оно потому, что медвежий там угол, не раз говаривал Пётр Иванович. И у самого Гордея кулёма всегда на медведя налажена. Иначе нельзя — балуют мишки, ходят вокруг меда. И верно, усадьба вся у Шушаковых почти что огорожена, на проволоке вокруг двора банки жестяные понавешены для острастки зверя. Только тронет, заденет спиной — звон на весь двор стоит и два полкана-волкодава по цепи бегают. Какие-никакие, а сторожа.
— А всё равно медведь то там разорит улей, то в другом месте, — каждый раз жалуется хозяин. — Он ведь, медведь, тоже не дурак, хитёр бывает.
— Кержак он, этот Гордей, — поясняла Марфа мужу, — а кому, как не мне, знать их жизнь, кержаков этих? Воды напиться не дадут, а если покушал у них — посуду потом песком трут, моют.
— Гигиену соблюдают, — стараясь оправдать местных, говорит Пётр Иванович. — Что в этом плохого? А что прижимистые — так на то они и крестьяне. Мужику трудно хлеб даётся. А тут у них разор полный после тридцатых годов. Разогнали же всех, нарушили вместе с укладом жизни и всё их хозяйство.
— Да уж, порушили, это верно, — соглашается Марфа, — кого сослали, увезли невесть куда, кого сразу порешили. А ведь жили тихо, мирно. Кержаки сами по себе, крестьяне-мужики рядом, по соседству, все пахали, сеяли, трудились. Всё налажено было. На молоканку молоко каждый день свозили. Купец товар привозил по заказу, кому что надо. Каждый мужик хозяином был. Знал: будешь трудиться, работать — и жить будешь хорошо. Все набожные были, смиренные, честные, обмана мало было. А что потом случилось — будто с цепи сорвались!
Путь до Шушаковых неблизкий — не меньше трёх вёрст будет по тайге, по берегу Студёной речки. Потом вдоль Берёзовой. Петру Ивановичу тропа эта памятна по встрече на узенькой дорожке с косолапым. И как он вывернулся, этот зверюга, из-за выступа скалы, как не слышал шаги чуткий косолапый — до сих пор непонятно. Встали друг против друга. Мишка на дыбы поднялся: гора горой. У Петра Ивановича и душа в пятки, думает: «У меня всё оружие — топор, а что он против такого чудовища? Ну стукну раз, а ему это как горошина по лбу». И стояли-то всего каких-то десять-двадцать секунд, а показалось — вечность. Всё же медведь сообразил, что не стоит связываться с этим непонятным, но опасным существом — человеком. Вдруг развернулся и утёк в гору. Наверное, ветерком на него, человеческим духом дохнуло.