— Ты говори, говори, да не заговаривайся! — вставил Агафон. — Знаю я тебя, любишь ты приврать! Летом и то мы кое-как сюда забрались, а ты — зимой!
— Ей-богу, не вру! — вспыхнул Егор. — Спроси хоть моего отца.
— Давай рассказывай, — подбодрил Роман. — Старики своё дело знали, нам только позавидовать можно.
— Так вот, этот дед, будучи молодым, навещал родню на Катуни и как-то вздумал идти зимой. А путь ему был знаком ещё и потому, что под белками он ещё и охотился и осенью, и зимой. И вот где-то у вершины Холзуна застаёт его метель. Метёт — спасу нет. Видимости нет — не знает, как идти, да и опасно — оплывина задавит. А он, не будь дураком, с собой две меховые шубы прихватил. Знал, что такое зима в горах. Закутался в них с головой и спит себе, засыпанный снегом. Так метель два дня гужевала, а на третий день, когда смолкла, вылезает дед живой и здоровёхонький. Конечно, он тогда не дедом был — крепким деревенским парнем.
— Бывает, — заметил Стёпа, — в снегу, да ещё с двумя шубами, пожалуй, можно и отлежаться. Косачи и без шубы в снегу ночуют.
Уймон
На следующий день путники спускались по северному склону Холзуна в сторону Горного Алтая, где сквозь горы пробивается Катунь, где в лесных дебрях затерялся загадочный Уймон. Уймон — что за странное слово, вроде бы не имеющее ничего общего с русским языком? Однако оно имеется в Толковом словаре В. Даля, хотя и упоминается как-то вскользь, и приводятся давно забытые поговорки: «Вертит, как леший в уйме», «В уйме не без зверя, в людях не без лиха».
— В общем, дикое лесное место, населённое лешими и чудищами, где можно укрыться, спрятаться, но есть лихо и не без зверя, — своими словами пытался объяснить и разобраться Роман. — На Бухтарме беглецы прятались по диким ущельям, получившим название Камня, а здесь ещё более дикое место назвали Уймоном.
Переночевав на опушке леса, путники продолжили путь вдоль шумливой речки со странным названием: Банная (она же Хаир-Кумын северный).
— Ребята, тут, похоже, памятник, — непонятное сооружение у берега реки первым приметил Агафон.
— Памятник? Ты что, откуда в тайге взяться памятнику?
— Ей-богу, сделано человеком, как бывает на кладбище.
Ребята столпились у разрушенного постамента в виде тумбы, сложенной из дикого камня. Он едва выглядывал из высокого дудника и заросшей бузины. Вдруг выскочил бурундучишко, мигом взобравшийся на макушку обелиска. Чёрные бусины его глаз выражали явное любопытство.
— Да, верно, памятник, — с удивлением подтвердил Стёпа. — Неужели кто похоронен? Место-то вроде неподходящее, берег реки, да и деревня отсюда далеко. — И тут вдруг до него дошло: — Ребята, так это же памятник тому немцу-геологу, о котором рассказывал Максим!
— Да, это памятник Петцу! — вспомнил фамилию Роман. — Тут сомнения быть не может. Жаль, что он в таком плачевном состоянии.
Кое-как попытавшись сложить обвалившиеся плиты на постаменте, ребята постояли молча, отдав дань памяти мученику науки, и продолжили свой путь.
После полудня они набрели на одинокую усадьбу, стоявшую на опушке. На этот раз это был жилой дом, хозяин — обросший длинными волосами и с большой бородой старик — пригласил их к себе.
— Вот так и кукую бобылём, — жаловался дед Кеша. — Тоскливо одному. Только и есть живая душа, что моя бурёнка да кот. И тот разленился так, что мыши гуляют. Иной раз проснёшься от их возни. Пищат, скребутся, шебуршат. Сплошная нечисть, а подумаешь: значит, не один.
— А то ещё домовой даст о себе знать, — вспомнил вдруг дед, то ли в шутку, то ли всерьёз.
— Как это? — не понял Егор.
— По чердаку ходит. Его ведь днём не увидишь, но услыхать можно. Особенно в непогоду. То дверцей скрипнет, то что-то уронит. Беспокойный такой старикашка. А когда я сплю, спустится с чердака в мою светлицу, шарится по углам, а больше у печки. Греться, видите ли, ему надо — старенький же. Кости у него, как и у меня, ноют, особенно в непогоду. Когда дождь зарядит — страсть как свербит, мочи нет. Сплю, а сам верчусь, с боку на бок переворачиваюсь.
— А что же ест он, ваш домовой? Не одним же святым духом питается?
— Вестимо, хлебушек ему нужон. Он крохи со стола прибирает. Я утречком проснулся, а стол чистый, будто подметённый.
— Так, может, мыши это хозяйничают?
— И мыши тоже, и домовому остаётся. Много ли ему нужно? Когда очень уж холодно, он у меня за печкой отсиживается. Иной раз я ему туда на простеночку и хлебца покладу.
— А Михайло Иваныч не приходит?
— Как же, непременно навещает. Мы с ним в друзьях. Мне вот тут один проезжий рассказывал, как у них там, где-то на юге, медведь повадился приходить за арбузами. Встанет на задние лапы и ждёт. Хозяину делать нечего — кинет ему арбуз. Тот поймает двумя лапами, схрумкает и опять выпрашивает подачку. И так, пока не наестся.