— Ещё топать да топать, а у меня все штаны мокрые! Как ночевать в сырости будем?
Он хотел ещё что-то сказать, но тут совсем рядом вдруг прозвучал звонкий, как удар гонга, крик ворона.
— Смотри, Гоша, это ворон тебе ответ даёт, Всё лето не видно было и не слышно, а тут вот он — объявился. Предупреждает, что зима скоро. И ведь не видно было до сих пор, как и снегирей.
— А что ты хочешь, у снегиря и имя снежное, они у нас только зимой объявляются.
На тонкой пелене снежка уже обозначились следы хорьков, горностаев и ласок, охотящихся за мышами, пытающимися укрыться под ворохами опавшей листвы. Чёрная белка, свесив пушистый хвост, уркала и сердито цокала на пришельцев, но Стёпа запретил стрелять.
Это время, когда тетерева сбиваются в стаи и носятся от одного колка до другого и лишь в полдень спускаются на землю, чтобы полакомиться ягодами шиповника, рябины или калины. В эту же пору, в сутеми тусклого дня, в серости и сырости северного склона, среди ржавого и тронутого прелью пласта опавшей листвы вдруг замечаешь пряди ярко-зелёной травы. Словно локоны зеленоволосой русалки, травяные мочала явно чувствуют себя привольно в холод и слякоть, а отсутствие солнечного света будто идёт неувядающей траве на пользу. Эта же трава-мурава любит и берега лесных ручьёв, она же прекрасно уживается в глухом сумраке пихтача, иногда даже не имея травяных соседей, блаженствует в полном одиночестве среди желтоватой, голой земли.
Егорка с тоской поглядывал на зубчатые гривы горных увалов, где стояли березняки, столь любезные тетеревам-косачам, и даже Байкал, рыскающий из стороны в сторону, нет-нет да поглядывал на своего хозяина: «Ну что же ты, когда займёмся настоящим делом?»
В сумерках они перебрели обмелевший Хамир, едва мерцавший в темноте серебристыми струями, причём Агафон умудрился зачерпнуть сапогом воды, и стали лагерем под тем же кедром, как тогда в августе, когда их застал ливень.
Языки пламени рвутся вверх, сверкающие искры уносятся к небесам, растворяясь в чёрной тьме. Вдруг что-то светлое метнулось в сторону белеющего берёзового ствола.
Что это? — удивлённо спросил Стёпа.
От Агафона это тоже не ускользнуло:
— Вроде бы летучая мышь так не летает.
Егор усмехнулся:
— Скажешь тоже! Летучая мышь носится зигзагами туда-сюда, а это шлёп — и готово! Белка-летяга, вот кто это.
Стёпа заинтересовался всерьёз.
— Интересно! Никогда не видел, хотя про неё слышал. Пожалуй, самое загадочное существо в нашем лесу. Вот бы разглядеть поближе!
— Она пугливая, да и темно. Даже днём подойдёшь и не увидишь — она быстренько переберётся на другую сторону. Как дятел. Тот стучит, ты за ним, а он вокруг ствола прыгает и не улетает. Так и летяга. Любопытная, сидит-сидит, и нет-нет, да и выглянет. А летает-то всего от дерева до дерева. Вроде как планирует. Вцепится в кору и сидит.
— А ты откуда всё знаешь?
— С отцом на охоту ходил. Они от выстрела выскакивают из своих дупел. Сидит, глазами луп-луп. Они у неё большие, чёрные.
— Отец убивал?
— Пошто! Они никому не нужны, мех никудышний. Пускай себе живёт! Кабарожку как-то он стрелил, а потом сказал: «Нет, больше не буду убивать. Больно жалко, махонькая такая! А называется олень».
Все замолчали, обдумывая сказанное Егором.
Утром, поёживаясь, встали с восходом солнца, но оно уже не торопилось греть. Обмелевший Хамир сверкал иссиня-чёрной водой, а у берегов молодой ледок хрустел, как стекло. Проламывая ледяной припой, Егор со Стёпой плескали в лицо обжигающую холодом воду, а Байкал, радуясь морозцу, кувыркался в снежке, пока ещё больше похожем на куржак, на иней, густо облепивший траву.
— Может, стрелить? — предложил Егорка, вертя в руках своё ружьецо, когда они подошли к Агафону, разжигающему костерок.
— Вот ещё не хватало! — отозвался Стёпа. — Терпеть не могу бессмысленное бабаханье охотников, глупое и вредное!
Когда подходили к штольне, весело снующий взад-вперёд Байкал вдруг стал жаться к путникам, путаясь у них под ногами.
— Что это он? — спросил Стёпа, срывая и кладя в рот горькие ягоды калины. — Чуешь, Егор, неспроста это.
— Да, похоже, боится чего-то.
— Это «чего-то» то самое, ради чего его и взяли. Вот теперь, Егор, давай, пали, пора уже. А кобелишка твой, видно, только перед косачами герой.